Луи Буссенар - Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию Страница 13

Привыкшие к европейскому ландшафту, медленно осваиваемся с местной природой, а та снова и снова преподносит всяческие сюрпризы. Каждый день кажется, что сегодня наступил предел невероятного. Но ничего подобного! Следующий день приносит еще более немыслимые чудеса, опрокидывающие все известные научные классификации, феномены, происхождение которых наши усталые мозги усиленно стараются постигнуть…

Кажется, эта земля, едва образовавшись, воплотила при своем возникновении все фантазии, свойственные капризным детям. Похоже, сей уголок мироздания, где все разбросано в беспорядке, ожидает другого времени, некой геологической зрелости, одним словом, нового развития сотворенного.

Часто находим следы золота. Здешняя почва совершенно непригодна для земледелия. Она не родит ничего, кроме некоторых простейших растений, приобретающих тут сказочные размеры. Папоротник, например, достигает высоты в сорок пять метров. Человеку придется немало потрудиться на этих пространствах.

На всем огромном континенте нет хищников. Все животные травоядные. Но можно подумать, что добрая волшебница, создавая эти странные существа, исчерпала всю свою буйную фантазию и сотворила всех четвероногих на один манер. Начиная с гигантского кенгуру, ростом до двух метров, и кончая мышью высотой в четверть сантиметра, почти все австралийские зверьки имеют сумку, в которой носят своих детенышей, — отличительная особенность млекопитающих только этой страны. У них по четыре конечности, но при беге используются только две задние. Пожалуй, единственное и самое странное животное, передвигающееся на всех четырех конечностях, — утконос, наполовину утка, наполовину млекопитающее, откладывающее яйца и кормящее детенышей молоком.

Птицы также имеют непривычный для нас вид, начиная с огромного попугая-ара величиной с курицу и кончая пестрыми попугайчиками, своего рода птичками-мушками. Я имею в виду, разумеется, лесных птиц, живущих на деревьях. Окраска их перьев по разнообразию напоминает палитру художника, но их оглушительный крик создает ужасную какофонию[91].

И наконец, казуар. Это тоже птица, но она не летает. За спиной имеются лишенные перьев зачатки крыльев длиной полтора сантиметра. Самец охраняет дом, растит потомство, приносит пищу, в то время как самка разгуливает.

Слово «зелень» здесь неупотребимо в его общепринятом значении, потому что есть деревья с листьями голубоватых, розовых, серовато-белых тонов, мертвые листья и так далее. Их расцветка как бы бунт против зелени европейской растительности.

Пишу я эти заметки в адской жаре у подножия дерева, не дающего тени. Здесь мы устроили привал. Наша пища состоит из куска сушеного мяса и чашки чаю.

Радостный крик птиц будит на заре. Приоткрыв глаза, видим, как безумно веселятся пернатые среди позолоченных солнцем крон.

Складываем багаж, и караван возобновляет неизменное движение на север. Столь желанная свежесть ночи сменяется еще более удушливой, чем накануне, жарой. Солнце лишь немного поднялось, а кажется, мы находимся подле огнедышащего жерла вулкана. Ни малейшего ветерка, неподвижные и выжженные до белизны листья деревьев кажутся окаменевшими.

Проходит три часа, надо подумать о передышке. В ней так нуждаются измученные жарой лошади.

Входим в лес, который кажется стерильно чистым и радующим глаз. Повсюду трава и цветы, и среди этого цветущего океана возвышаются гигантские бесплодные деревья, чьи кроны поднялись так высоко, что их едва видно.

Нигде нет и ручейка, который бы питал их корни. И какое странное необъяснимое явление, свойственное лишь некоторым деревьям Австралии — а именно они окружают нас, — все их листья повернуты к солнцу вертикально, ребром. Вместо того чтобы заслонить собою наши пылающие головы от жгучего светила, они пропускают его жар, который, кажется, доходит до самых мозгов. Над нами нет никакого прикрытия! Только эти проклятые листья, как будто прикрепленные к ветвям рукой злого гения.

Но ничто не вечно, даже страдания. Идущие впереди наконец увидели полянку, к которой все и устремились, уже дымясь от палящих лучей, как кратеры вулканов. Посреди прогалины гордо высилось единственное дерево, настоящий гигант в сравнении с другими, — и какое счастье! — его большие листья, серо-зеленые сверху и серые, как олово, с обратной стороны, росли нормально и отбрасывали тень, сулящую дивную прохладу.

Еще минуты три пересекаем последнюю полосу жары и вот-вот устроимся на отдых, который так заслужили.

Но какой неожиданный сюрприз преподносит зловредное существо, фантазия которого творит все причудливые явления в Австралии!

Том, верный слуга майора, в страшном волнении. Ведя за собой измотанную лошадь — полукровку Блек, которую, между прочим, любит больше себя самого, он кричит, пытаясь нас остановить. Старина, обычно говорящий на достаточно понятном англо-франко-туземном жаргоне, сейчас пришел в такое волнение, что смысл выкрикиваемых им слов совершенно неясен. Он протягивает руки, потрясая туземным копьем с костяным наконечником.

Что же случилось? Солнечный удар?

Майор, хорошо зная Тома, считает, что тот не мог прийти в такое состояние без веской причины. Он просит всех остановиться и подходит к своему преданному слуге. Отчаянная пантомима аборигена, показывающего на объект нашей мечты — дерево посреди поляны, — и несколько слов, обращенных к хозяину, производят на последнего сильное впечатление.

— Что случилось, майор? — любопытствую я. — Ради Бога, пожалейте нас, пожалейте мисс Мери! Ведь тень, майор, желанная тень!

— Мне очень жаль дорогую мисс, но располагаться на отдых в этом месте нельзя. Бежим как можно скорее! Тут — смертельная опасность!

— Господи, почему?

— Вы знаете, что здешняя природа, нам совершенно неизвестная, не скрывает своих секретов от Тома.

— Конечно, без сомнения.

— Так вот, это дерево — вай-вайга. Теперь понимаете?

Вай-вайга? А что это значит?

— Дерево Птиц.

— Но, дорогой друг, здесь на всех деревьях полно птиц.

— Я никогда не видел такого дерева, но слышал о нем из наводящих ужас рассказов связных, вернувшихся с равнины Бюиссон. Они ничего не преувеличивают. Посмотрите лучше, что творится с Томом!

— По-моему, перед нами дерево, именуемое Уртика гигас. Оно кажется совершенно безобидным.

— Символ смерти…

— Вы преувеличиваете.

— Ни в коем случае. Это дерево известно некоторым натуралистам под названием Дерева Птиц, — любая из них, прикоснувшись к его листьям, моментально погибает.

— Черт побери! Значит, это действительно серьезно?