Авенир Зак - Пропавшая экспедиция Страница 14

— Лыцарь… — сказал он.

— Егорий Победоносец! — авторитетно сказал Кешка.

— У Егория — копье, — сказал Верзила, — а это — рыцарь!

Он еще раз перевел стрелку, и снова всадник под мелодичный перезвон проехал перед мальчишками.

Тараканов и Маркиз неторопливо брели по Невскому. Возле Аничкова моста они остановились.

— Как вы думаете, почем нынче такие кони?.. — Маркиз, усмехнувшись, показал на клодтовских коней. — Ну, разумеется, не здесь, а там, за кордоном?

Тараканов не ответил.

— Ну что вы так убиваетесь, Илья Спиридонович?! В конце концов коллекция не ваша. А князь потерял нечто большее… Петербург, Медного всадника, наконец, святую Русь.

— Перестаньте паясничать, Шиловский!

Тараканов облокотился на перила моста, глядя на пестрые разводы нефти на воде.

— Этот болван Митрич… Куда же он дел ящики? — раздраженно пробормотал Тараканов.

— Кстати, Илья Спиридонович, возьмите ваш ключ. — Маркиз протянул ключ от подвала.

— Мы с ним договорились вполне определенно. В случае опасности он перевозит коллекцию в городской особняк. Что вы мне суете ключ?! На кой черт он мне нужен?!

Тараканов схватил ключ и швырнул его в воду.

— Это катастрофа, Шиловский, понимаете, катастрофа. Митрич убит, и никто, никто на свете не знает, где он спрятал коллекцию Тихвинских.

Тараканов задумался и вдруг обернулся к Маркизу:

— Зачем вы отпустили мальчишку. Он слишком много знает.

— Я не хочу, чтобы он стал таким же прохвостом, как мы с вами, — широко улыбнулся Маркиз.

— Прошу вас, Шиловский, выбирать выражения, — вспылил Тараканов.

— Извините, — буркнул Маркиз.

Послышались жидкие звуки траурного марша. По набережной Фонтанки шла похоронная процессия. За длинными белыми дрогами шел одинокий скрипач, а за скрипачом небольшая кучка людей, не вызывающих сомнения в своей принадлежности к «бывшим».

Маркиз сиял шляпу.

— Не кажется ли вам, Илья Спиридонович, что эта траурная мелодия в исполнении единственной скрипки звучит для нас некоторым образом символично? А этот посланец вечности, восседающий на козлах… Нет, вы взгляните на его лицо! Не хотел бы я, чтобы в последний путь меня провожал подобный экземпляр.

На козлах в белом балахоне, в цилиндре восседал бородатый мужик устрашающего вида с маленькими бегающими глазками.

Тараканов перекрестился.

— Вам нравится этот человек? — спросил он.

— Красавец, — насмешливо сказал Маркиз.

Тараканов торжествующе взглянул на него.

— Вы смеетесь, а между тем для меня это лицо сейчас прекраснейшее в мире! Потому что это мой Егор! Мой исчезнувший Митрич!

Он подхватил Маркиза под руку и потащил вслед за уходящей процессией.

— Но ведь его убили бандиты, — вглядываясь в возницу, — сказал Маркиз. — Первый раз вижу мертвеца, который сам возит на кладбище других покойников.

В одном из петроградских залов по средам, как и в прежние времена, проводились аукционы по продаже предметов искусства и антиквариата. Правда, покупателей почти не было, в большом амфитеатре в этот день едва можно было насчитать десяток посетителей, разбросанных по всему залу. На небольшой сцене за высокой конторкой сидел аукционер — громоздкий мужчина во фраке с обвисшими седыми усами. Ударив молоточком по конторке, аукционер громко возвестил:

— Портрет известного криминалиста Прокофия Филипповича Доброво работы художника Репина. Оценивается в два миллиарда семьсот миллионов.

Два служителя вынесли на сцену портрет и установили его рядом с конторкой.

Доброво с женой сидели на самом верху амфитеатра. Когда внесли картину, жена дотронулась до плеча Прокофия Филипповича.

— До чего мы дожили… — тихо сказала она.

— Два миллиарда семьсот миллионов — раз! — объявил аукционер.

Зал молчал.

— Два миллиарда семьсот миллионов — два!

Аукционер скорее по привычке, чем по необходимости, сделал паузу и, стукнув молотком, сказал:

— Три. Снимается с продажи.

— Вот и вышло по-твоему, Алена, — тихо сказал Доброво.

Служители унесли портрет, и аукционер объявил:

— Бронзовые каминные часы работы швейцарского мастера начала восемнадцатого века Клода Жоффруа, анкерного хода, с месячным заводом, с курантами на музыку Генделя, с рыцарем, выезжающим при бое. Оцениваются в семь миллиардов.

Служители вынесли часы.

Доброво поднялся и стал спускаться к сцене. Жена последовала за ним.

— Семь миллиардов — раз!

Аукционер взглянул на Доброво, но тот сделал отрицательный жест и приблизился к часам.

— Семь миллиардов — два.

Доброво внимательно разглядывал часы, что-то вспоминая. Жена подошла к нему.

— Семь миллиардов — три! Снимается с продажи.

Служители унесли часы.

Из первого ряда поднялась толстая, почти квадратная женщина в шляпе с пером и направилась к выходу. Доброво последовал за ней и догнал ее на лестнице.

— Простите, мадам, не вы ли хозяйка этих часов?

— Я, — вызывающе ответила она. — В чем дело?

— Мадам, часы краденые, — улыбнулся Доброво. — И вы это знаете.

— Я их купила на толкучке. Знать ничего не знаю!

Женщина в шляпе стала спускаться с лестницы.

— Простите мою назойливость, где вы приобрели эти часы и у кого именно?

Женщина остановилась и изобразила на лице улыбку.

— Это ваши часы?!

— Нет. Но мне знакомы эти часы, чтобы не соврать, уже сорок лет. Вот почему мне хотелось бы узнать, каким образом они попали к вам в руки.

— Я купила их на Сенном рынке у беспризорников. И оставьте меня в покое!

Женщина проворно сбежала вниз.

Когда к Доброво подошла жена, он задумчиво сказал:

— Скажи, Алена, ты, случайно, не знаешь, кто сейчас занимает особняк Тихвинского?

— Не знаю, Проша. В последний раз, когда я там проходила, в саду играли какие-то дети. Может быть, там приют?

Макар продолжал обследовать особняк Тихвинских. Он облазил весь дом, всю запутанную сеть подвалов, простукивал стены, измерял их толщину, стараясь угадать, не скрывается ли где-нибудь такой же тайник, как тот, за камином в имении. В нем жила странная уверенность, что сокровища князя должны быть именно здесь, где-то совсем близко. Он несколько раз снова и снова изучал нижний подвал с дверью под потолком и пришел к выводу, что коллекции там никогда не было — никаких следов от ящиков он не обнаружил.

Макар сидел с Анной Дмитриевной в ее комнатушке и пил чай вприкуску, когда воспитательница, прислушиваясь, выскочила за дверь и вернулась, таща за руку упиравшегося Булочку. В руках у Булочки был мешок, набитый чем-то почти до верха.