Олег Голиков - Рассказы Страница 14

стало на свои места…

«Бедный Сизиф… Он снова трудиться напрасно… - лишь промелькнуло в голове царя

Итаки, и он вновь стал следить за своим дыханием, лёгкой поступью устремляясь вперёд и

вперёд…

Чем дальше бежал он, тем более удивительным и спокойным становился пейзаж вокруг

его дамбы. Появился тихий ветерок, а цвет волн стал похож на тёмное неразбавленное

вино. Небо, хотя и было всё в грузных облаках, между которыми то и дело проскакивали

беззвучные искры молний, но от былой мрачности не осталось и следа. Одиссею даже

показалось, что он видит слабое вкрапление звёзд на оливковом небосводе, который

широкой полосой разливался справа от нависающей над горизонтом облачной гряды.

Воодушевлённый величием картины загробного мира Одиссей немного прибавил

скорости, и сразу стало как-то легче на душе. Мир и покой мягкими струями вливались в

его сущность, пока он, наслаждаясь земными воспоминаниями о прожитой жизни и

окружающими его картинами нового неведомого прекрасного мира, бежал по

бесконечной дамбе, пересекающей Стикс.

… Нужный вопрос родился сам собой: «Зачем мне вообще на тот берег?» – и сразу

припомнился ему великий Ахиллес, глубоко скорбящий среди серых теней в чёрных

плоскогорьях Аида. Припомнились и слова легендарного героя о том, что лучше быть

последним подёнщиком на земле, нежели царствовать среди мёртвых, отчего сердце

Одиссея сжалось от нехорошего предчувствия.

Между тем вокруг вновь всё стало быстро меняться. Воздух, насытившись липким

прибрежным туманом, потемнел, и дышать стало намного труднее. Стикс снова приобрёл

свои траурные очертания, а где-то вдали стал слышен тихий печальный стон, изредка

прерываемый злобным трёхголосым собачим лаем. Далеко впереди угадывался угрюмый

скалистый берег, над которым сгущалась кровавая заря с отблесками пламенеющих

молний в исполинских ущельях чёрных туч.

«Зачем?..» - снова прокралось сомнение в душу начинающего быстро уставать от

горячего воздуха Одиссея. Он вспомнил светлое тихое небо на середине дамбы, Сизифа,

покорно бредущего за своим камнем, далёкие огоньки звёзд и ощущение бесконечного

умиротворения, не покидавшего его на протяжении всего пути.

И, внезапно поняв, чего от него хотят небожители, он с почтением осознал до конца их

великую милость и великую усмешку - в доблестном одиночестве бежать по бесконечной

дамбе от берега живых к берегу мёртвых, наслаждаясь величием бессмертного и тихо

грустя о былом, было действительно достойным вознаграждением для почившего в славе

героя.

Вознеся прозрачные руки к небу, Одиссей с гордостью принял свою судьбу Вечного

возвращения.

И громко рассмеявшись в сторону грозного Аида, он смело повернул обратно.

---------------------------------------------------------------------

МАВЗОЛЕЙ

…Холодное ноябрьское солнце скупо осветило матово-кровавый порфир Мавзолея, и,

словно испугавшись надписи на центральной монолитной плите, спряталось за

надвигавшимися снеговыми тучами. Внутри главной усыпальницы великой страны в

тёмном углу траурного зала на складном стульчике сидел Сталин и тяжело смотрел из-под

прикрытых век как двое врачей и трое военных в форме НКВД привычно перегружают

мумию Ильича на каталку, чтобы увести главную реликвию большевизма на

спецэвакопункт. Сегодня по приказу Сталина мумифицированный выпотрошенный

кадавр Ульянова будет перемещён в Куйбышев, подальше от методичных бомбёжек

люфтваффе и стремительно наступающих танковых соединений Гудериана.

Сталин, не глядя в сторону уезжающей тележки, ловким движением выкрошил в трубку

две папиросы «Герцеговины Флор», однако остатки гильз не выбросил по привычке на

пол, а, скомкав, спрятал в нагрудный карман своего слегка засаленного френча. В дальнем

проёме центральных дверей ритуального зала, скрытом под тяжестью багровых знамён,

блеснув линзами очков, помаячила фигура Берии, однако после того как вождь еле

заметно отрицательно мотнул головой, начальник тайной полиции исчез, и наступила

полная тишина.

Сталин с наслаждением закурил, прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Когда в

далёком ледяном январе 1924 года возводили временный деревянный Мавзолей, многие

члены Политбюро были против. Особенно горячился, тряся козлиной бородой, тогда ещё

юркий и моложавый Калинин, утверждая, что подобное архитектурное сооружение может

стать культовым, а зачем большевикам мистические культы, если бога нет, религия это

опиум и так далее и всё в таком же духе. Ему вторили ещё два осточертевших «деятеля» -

тут Сталин слегка поморщился – Троцкий и Бухарин, которые вообще были против

мумифицирования тела вождя Революции, утверждая, что, мол, это может вызвать

неоднозначную реакцию у пролетариата и ненужные ассоциации у представителей

Коминтерна. «Тоже мне представители мирового пролетариата – кучка зажравшихся и

разжиревших на разграбленных сокровищах негодяев…» - шаблонно подумал Сталин о

коминтерновских выскочках, и продолжал мысленно восстанавливать события рождения

Мавзолея.

В 1930 году, когда уже ни у кого не вызывало сомнений однозначное мнение

стремительно набиравшего силу генерального секретаря Политбюро о создании культа

усопшего вождя, был построен из камня, бетона и гранита этот странный и немного

жутковатый «объект №1», как значился Мавзолей в планах кремлёвской комендатуры. И

никто, ни один человек в мире, за исключением трёх служащих специального

подразделения НКВД которые были давно растёрты в лагерную пыль, Лаврентия Берии и

покойного архитектора Щусева, не знал, что за знамёнами траурного зала скрывается

тщательно замаскированная потайная дверь, ведущая в небольшую комнату, ключ от

которой Сталин всегда носил с собой.

Подумав о том, что придётся ему пережить в ближайшие часы, Сталин вздрогнул и повёл

плечами, словно от холода. Но тут ход его мыслей был прерван внезапным и очень

сильным переживанием, перенесшим вождя всех народов в маленькую лачугу бедного

сапожника, худощавая жена которого ласково гладила по голове маленького мальчика со

слегка оттопыренными ушами и упрямо сжатыми губами, и, едва не плача, шептала: «Ах,

Сосо, Сосо....Скоро ты станешь совсем большой и покинешь свою маму…» Сталин на

мгновение внутренне сжался, словно перед невидимым ударом, но, вспомнив о