Станислав Струмп-Войткевич - Агент № 1 Страница 16

— Без министров и штабов мы бы продержались дольше, — утверждали они.

Пораженный инженер, в свою очередь, прислушивался к разговорам и людей образованных, высших офицеров или представителей интеллигенции, кандидатов в новые эмигранты.

— Польша оказалась в наихудшем месте Европы… Ах, если бы можно было перенести Польшу в какое-нибудь иное место! — мечтал один, а другой самым решительным образом заявлял:

— Сразу же после войны эмигрирую и выхлопочу себе английское или, на худой конец, французское гражданство… Хватит с меня забот с этой Польшей…

Георгий Иванов, сын русского, юноша, который вел такую длительную борьбу за формальное и фактическое польское гражданство, кипел от сдерживаемого возмущения, слушая такие высказывания. С отвращением думал он: «И это польские офицеры! Майоры, полковники… Они готовы отречься от родины… И до чего же глупы при этом! Неужто они так ничего и не знают о той борьбе и о тех страданиях, которые выпали на долю других народов — греков, армян, сербов?.. Им, видите ли, плохо на земле отцов и дедов… Да что же они думают? Что, став английскими или французскими гражданами, они будут жить вечно? Считают, что смерть за родину не имеет смысла?»

Такие случайно услышанные разговоры приносили ему огромное огорчение. Иногда он просто отказывался верить в то, что носители столь славных в Польше фамилий так низко пали в своем патриотизме. Различные недобрые вести о продажных министрах или депутатах сейма, о политических интригах или о вредных для национальных интересов сговорах отдельных клик он поначалу склонен был считать просто сплетнями. С юношеским прямодушием и с любовью к Польше, не обремененной никакими расчетами, он никак не мог найти места для сотен неприятных фактов, вокруг которых должна была бы появиться ржавчина неверия и сомнений.

Единственной защитой против одолевавших его мыслей и тревог вновь оказались занятия водным спортом. Теперь он вернулся к рейсам по заливу. И вообще он заметил, что после изрядного физического напряжения, особенно на воде, сжимаются и становятся мелкими всяческие заботы и огорчения как личного, так и общего порядка, уступая место новому наплыву оптимизма.

Однажды Георгий задержал в Салониках и взял с собой на «Леонардию» некоего Высоцкого, юношу исключительно симпатичного и высокой культуры, который привез ему первые известия от друзей в оккупированной Польше. Георгий долго слушал мрачные вести с родины, а потом опять решил про себя возобновить ходатайства о приеме в армию. Наконец он пожаловался Высоцкому о своих заботах: вот он ведет в Салониках удобную жизнь чиновника, в то время когда ему следовало бы как можно скорее стать в ряды сражающихся.

И пока они, разговаривая так, мчались в блеске солнца и соленых брызг, Высоцкий, помолчав, сказал:

— Слушал я вас и все понимаю… Но если быть до конца откровенным, то я уже перестал верить в Польшу…

— Так что же вам тогда остается? — воскликнул яхтсмен и резким поворотом руля как бы подчеркнул свое несогласие.

При отъезде Высоцкий крепко пожал ему руку и припомнил инцидент в заливе:

— Вы спрашивали, что мне остается? Ну что же, разве что только умереть с честью… А что касается вас, если вы можете, продолжайте верить дальше… С такой верой можно еще жить, даже нужно жить!

В противоположность бодрым и здоровым знакомым это был мужчина хрупкого сложения, элегантный, образованный и чувствительный. Зачем ему понадобилось заезжать так далеко только ради того, чтобы «умереть с честью», Георгий никак не мог понять.

Высоцкий между тем говорил, что он преисполнен уважения к англичанам.

— Я восхищаюсь ими, — заявил он.

— А известно ли вам, что сказал один из англичан, Байрон? — спросил инженер.

— Что ж, он много чего говорил. Вы имеете в виду мысли о горечи в прощании Чайльд Гарольда?

— Нет, меня интересует кое-что прозаическое. Он сказал — хорошенько подумай, прежде чем начнешь кем-либо восхищаться, и не забывай при этом, что восхищение является одной из форм комплекса неполноценности…

Недели через две после отправки новой партии писем из Афин пришел ответ. Начальник консульского отдела оповещал инженера, что посольство обращается к «центральным властям», то есть к эмиграционному правительству, с запросом, может ли посольство разрешить индивидуальный отъезд добровольца во Францию. В конце посольство просило, чтобы доброволец этот до получения ответа не покидал Греции.

Наконец в середине мая 1940 года посол прислал упрямому просителю письмо с указанием явиться к генеральному консулу в Салониках «в целях регистрации, а также урегулирования вопроса об отношении к воинской службе». Как оказалось, консулу было поручено пока что официально утвердить Иванова на должности гражданского служащего при местном военном центре. Таким образом, даже сотрудничая с армией, Георгий все же продолжал оставаться лицом гражданским. Ему растолковали, что подобным образом он может принести больше пользы, а кроме того, ему было обещано засчитать службу такого вида при его зачислении в армию. Предвидя это, Иванов просил почти каждого высшего офицера, проезжающего Салоники, об именном призыве в формирующуюся в Сирии польскую бригаду. Офицеры обещали, прием, оказанный им в Салониках, хвалили, но повестки не присылали.

Так продолжалось вплоть до весны, когда Италия неожиданно выступила на стороне гитлеровской Германии, а на Данию с Норвегией, а потом на Бельгию с Голландией, под конец же и на Францию хлынула страшная танковая и авиационная волна. В конце июня 1940 года германскому нашествию противостояли только Британские острова, поддерживаемые странами Британской империи, и многочисленные, размещенные почти по всему свету английские базы. Пробраться в Англию, где укрылось польское эмиграционное правительство, было почти невозможно. Оставалось одно — вступить в Карпатскую бригаду, которая не дала разоружить себя во французской Сирии и пробилась в Палестину, под прикрытие англичан. Георгий Иванов опять выслал слезные прошения, его энергичная натура бунтовала против создавшегося положения, его мужская гордость была уязвлена…

Наконец произошло событие огромной важности, которое почти всех жителей спокойной до того Греции сразу же втянуло в страшный водоворот войны. В тот день Георгий впервые столкнулся с ядовитой рыбой дракеной. Раненая рука начала распухать. Направляясь к берегу, незадачливый рыбак почувствовал, что у него резко повысилась температура. Дома из-за этого, естественно, поднялся переполох, однако, пока ему заливали йодом ранку, Георгий вдруг заметил, что вовсе не он является главной причиной суматохи. «Что-то случилось», — подумал он. И только когда из города вернулся отчим, все разъяснилось.