Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего Страница 16

— …Иначе говоря, товарищ Рой…

Увлеченный своими мыслями Джемс удивленно поднимает голову. «Рой» — кто это?

Ах да, это он. Это его маска. И притом великолепная маска. Десять дней еще Джемс не снимет ее; десять дней он будет эмигрантом-индусом.

— Что же мы будем изучать сегодня, товарищ Рой? Промышленность? Быт? Армию?

— Армию, конечно, дорогой Джордж. Конечно, армию. То, чего у нас нет и (про себя: слава богу) не скоро будет.

Желтые с белым стены огромного дома, скорее похожего на палаццо какого-нибудь магната, пылали в лучах полуденного солнца. Когда-то, в детстве, Джемсу подарили, как роскошь, как лучшую из игрушек, кукольного русского витязя. А сейчас такой витязь, вооруженный современнейшей винтовкой, стоял на часах у ворот казармы.

Прежняя вера в правоту доброй, старой Англии окрепла, почти безоговорочно вернулась к Джемсу. «Почти» потому, что виденное в течение двух дней внесло все-таки новую окраску. Эта новая окраска грозила, в случае самого маленького толчка, хлынуть потоком по стенам дворца убеждений и окрасить их, если не в ярко-красную, то, во всяком случае, в темно-розовую краску.

А толчки сыпались на Джемса один за другим. Даже не толчки — взрывы, извержения фактов.

Простой солдат[46] дружески разговаривал с командиром, похлопал его даже по плечу.

«Как равный!» — мелькнуло в мыслях.

В строю эти люди были изумительны. Джемс долго всматривался в образцовые построения, в маневры взводов и рот и не мог понять, в чем их огромная мощь и убеждающая крепость. Только вечером, сидя у Анички, Джемс, внезапно прозрев, крикнул: «сознание и масса», но это было вечером, а сейчас он, зритель, невольно шевеливший ногами в такт четким движениям людей, никак не мог уразуметь, что секрет в том, что каждый знал, что он делает, знал, что он — боец, единица, знал себе цену, но, вместе с тем, чувствовал, что он — винтик в механизме, часть огромного целого, что секрет именно в сознании задачи и ощущении коллектива.

— У вас изумительная армия, — говорил получасом позже Джемс, — самая мирная армия в мире: они все говорят, что не хотят войны. Они все до одного не хотят воевать, но все-таки будут сражаться, когда настанет час. Что это? Трусость, что ли?

Джордж-Георгий улыбнулся:

— Самая мирная армия — это верно. Мы не хотим войны, но мы не трусы. Если нужно — мы будем защищаться. В этом весь секрет.

Нет, секрет был не только в этом; командиры с гордостью рассказывали, что армия, все меньше и меньше забирает средств у страны: в 1923 году — восемнадцать процентов бюджета, а в 1926 — только тринадцать и семь десятых. И наряду с этой, по его, Джемса, понятиям, обидно-снижающейся кривой, командиры с гордостью говорили о росте из года в год количества калорий[47] — с 3.099 на едока в 1924 г. до 3.242 калорий в 1926 году.

Это было выше понимания Джемса. Преувеличенная забота о солдате! Стремление не ложиться бременем на бюджет страны! Странно! Совсем не по-армейски. Солдат должен гореть жаждой сражений, должен в росте затрат на армию видеть усиление своего полка, своей родины, должен безропотно есть мало и плохо, чтобы росло, за этот счет, количество снарядов на складах.

А потом — учеба. Джемс с трудом понял даже смысл этого слова. Армия — школа! Это чудовищно! Разве можно солдату говорить обо всем! Солдат не должен вмешиваться в политику; его дело выполнять приказания и — точка. Солдат может быть неграмотным. Это даже лучше — он тогда беспрекословно будет исполнять все приказы образованных офицеров. А тут — шесть тысяч школ и сто шестьдесят шесть тысяч слушателей в них; почти восемьсот клубов; пять с половиной тысяч клубных уголков, полторы тысячи библиотек, полмиллиона читателей в них. Это ведь вся армия учится!

Или командный состав армии: ужас! У Джемса в стране ценится хорошее, благородное происхождение. Чем аристократичнее офицер, тем лучше. А тут — шестнадцать процентов командиров из простых рабочих, пятьдесят восемь процентов из обыкновеннейших крестьян. Какое простонародное офицерство! И эти офицеры — не тупицы. Они — Джемс даже вздыхает — молодцы, настоящие молодцы[48].

Выходя из казарм, взволнованный Джемс слушал Георгия, незаметно для себя приводя свои впечатления в порядок: Джемс был изумлен, потрясен, ошеломлен.

Джемс изумлялся: красная краска текла по фасаду здания убеждений; забиралась в самое здание; еще немного — и Джемс станет почти социалистом.

Глава десятая,

в которой мысли Джемса продолжают приходить в порядок.

Да, недоставало немногого, чтобы Джемс сделался почти социалистом. Вечер у Анички превратился, незаметно для всех, в политическое собеседование. Отец Анички — бывший буржуа, носящий сейчас странное звание «спец» — решил показать гостю, что такое его родина, что такое советская страна. Гости — юноши и девушки — не принадлежавшие к рабочему, правящему классу, все же чувствовали гордость, патриотизм, слушая Пукса, слушая, как изумлялся, восхищался иностранец, увидевший страну советов.

Джемс удивлялся все более и более: те, которым, по его мнению, принадлежала высокая честь спасать страну, строить ее наново, после изгнания большевиков, — довольны большевистским правительством, гордятся ростом большевистской страны и, главное, ничего не предпринимают для того, чтобы сбросить иго коммунизма:

— Вы — коммунист? — спросил, наконец, Джемс одного из молодых людей, хваставшегося только-что ростом завода, на котором он служил.

— Что вы! Но я член профсоюза, был даже один раз членом месткома. И я политически грамотен. Я через два года кончаю вуз.

— А когда вы кончите вуз, что вы будете делать?

— Я буду служить дальше. Я стану на такую работу, какую мне предложат, и буду отлично работать.

— Ну, а потом?

Молодой человек пожимает плечами: какой смешной этот иностранец!

— Ну, конечно же, буду служить и потом. А совсем потом — умру.

— Скажите, — Джемс осторожно подбирал слова, — вам разве не хочется разбогатеть, ничего не делать, жить в довольстве и роскоши — и только?

— Что вы! Это ведь будет отчаянно скучно. Я не представляю себе, как я проживу год без работы.

Аничка вмешалась в разговор:

— Конечно, очень хорошо жить в роскоши. Но для этого не нужно оставлять работу, нужно только много зарабатывать. Вот мы живем на четыреста рублей в месяц, и нам очень хорошо.

Джемс перевел: сорок фунтов в месяц. Это же почти нищие. Но затем он вспомнил, что здесь все дешевле, проще, яснее. Вспомнил и вздохнул. А затем тихо-тихо спросил Аничку: