Александр Мартынов - В заповедной глуши Страница 17

В. Крапивин

1

Витька проснулся от пения птиц.

Рассвет начала лета был довольно холодным, но Витьке приходилось спать и в куда более сильный холод, поэтому он только поворочался, не просыпаясь, на подстилке из веток под такими же ветками, сунул ладони между колен и затих опять. А вот птицы разбудили, поди ж ты.

Он открыл глаза и улыбнулся муравью, торопившемуся куда-то по тоненькой травинке перед носом.

Неподалёку нет-нет, да и шуршали машины. Да, вроде бы, когда он, усталый до невозможности, заваливался в свою берлогу, то видел огни — синеватые призрачные огни бензоколонки; шоссе рядом. Ну что ж…

Витька сел и помотал головой.

На бензоколонке можно было привести себя в порядок и поесть. Последние два дня Витька питался… да в сущности ничем не питался, так что желудок взбунтовался при одной мысли о еде — пронзительно запел. Наверное, в лесу было что поесть, вот только Витька в этом совсем не разбирался.

Мальчишка ощупью пододвинул к себе большую спортивную сумку-рюкзак и встал, отбрасывая ветки.

В лесу плавал туман, рассечённый на лоскуты прямыми солнечными лучами, падавшими сквозь листву. Часы показывали полшестого.

Витька уже много лет не думал о своём будущем дальше чем на день вперёд. Сейчас ему хотелось поесть и умыться. Можно даже — поесть, не умываясь. Закинув сумку за плечи, он ещё раз помотал головой и зашагал на звук поющего асфальта.

Туман немного обманул, как и ночные огни — до шоссе оказалось не так уж близко. Витька нашёл глубокую лужу с темной холодной водой, умылся и кое-как пригладил короткие волосы. Потом продрался через кусты — и присел. На всякий случай, потому что бензоколонка была совсем рядом. Чистенькая, аккуратная. Проблемно было то, что за одним из столиков небольшого кафе расположилась компания из четырёх парней, явно местных, а неподалёку стояли мотоциклы. Они пили пиво, что-то ели и вели себя по-хозяйски.

Витька сорвал травинку, сунул в рот и начал задумчиво жевать. Парни могли просидеть тут до конца дня, им явно нечего было делать (и от этого ситуация становилась неприятнее). Сперва Витька разозлился на них — как будто они сидели там именно для того, чтобы доставить ему неприятность. А пока злился — прозевал появление ещё одного мальчишки.

Мальчишка был длинноволосый, как девчонка, и это само по себе вызвало у Витьки неприязнь — по старой памяти, даже кожа заныла. Но на девчонку вообще-то непохожий — он шёл к кафе откуда-то с другой стороны дороги, и Витька мог бы поклясться, что парень тоже ночевал в лесу, хотя выглядел не особо встрёпанным. Одетый в камуфляж и кроссовки, на левом плече он нёс маскировочный рюкзак. А в движениях был странная смесь уверенности и опаски. Витька давно научился вот так различать внутреннее настроение людей.

Почему-то вид идущего к кафе мальчишки вызвал у Витьки не только раздражение, но и тоже некую уверенность.

Витька поднялся. И зашагал по асфальту — туда, откуда пахло жареной картошкой и кетчупом.

2

Когда отец и мать Витьки Палеева погибли, ему только-только исполнилось девять лет. Всё произошло просто и быстро. Люди были — людей нет. Витька как раз шёл домой из школы, когда в подъезде их окраинной хрущовки взорвался газ. Витька слышал взрыв, увидел впереди дым, услышал унылое завывание сирен, но ни на секунду не подумал, что это произошло в их доме и продолжал спокойно шагать по тротуару сибирского городка. Городок умирал — умирал трудно и мучительно, в алкоголизме и наркомании, в гепатите и туберкулёзе, в засилье кавказцев, в каких-то нелепых митингах и забастовках, голодовках и протестах, умирал на развалинах когда-то могучего приборостроительного завода, но Витька по молодости лет не думал об этом. У него был дом, были мама и отец, и так должно было быть всегда…

…Возле тех дымящихся развалин он просидел до вечера, пока не пошёл снег — первый в том году снег. Временами поднимал голову и видел — это было странно и даже смешно — какой-то распахнутый угол своей квартиры на втором этаже. Ветерок трепал там занавеску, сшитую мамой.

Вокруг было много людей, но до самого вечера никто так и не подошёл к нему. Не потому, что люди были злыми или равнодушными. Просто в развалинах осталось почти двадцать человек, среди них могли быть и живые, вокруг кричали и плакали ещё почти сорок. А мальчишка сидел спокойно, ничего не требовал, ни к кому не приставал…

Когда пошёл снег, около развалин, всё ещё исходивших дымом, осталось оцепление из нескольких ментов. Один из них и обратил внимание на сидящего мальчика, у ног которого стоял яркий рюкзачок…

Потом Витька много раз думал, что было бы лучше, не обрати на него внимания вообще. К ночи температура упала до минус пятнадцати и он бы просто замёрз. В такие минуты он ненавидел мента, который приволок его в больницу.

Дальше Витька помнил плохо. Только то, что ему говорили, что родители умерли, а он не верил и даже смеялся. Потом его отвели в помещение, в котором стоял страшный запах — и показали два тела. Они были похожи на папу и маму, но не были ими. Витька знал это точно. Просто смешно было думать иначе.

За последующие два месяца Витька убегал одиннадцать раз. Убегал искать родителей, которых от него зачем-то прятали. Убежал из больницы. Убегал из приёмника-распределителя, куда его сбагрили после короткой шумихи в местных газетах о «судьбе ребёнка» и о том, что «власти окружили маленького человека заботой и вниманием». Убегал из детского дома — как сейчас понимал, не самого плохого. И через два месяца — уже непохожий на себя, молчаливый, в сущности, не нужный никому — ни государству, ни школе, ни каким-то дальним родственникам, делившим жалкие остатки имущества (хотя все клялись, что пожизненно озабочены судьбой «несчастного сироты») — убежал в последний раз. Прямо из рук работника милиции, вёзшего его в краевой детский дом для детей «с отклонениями», как про него обтекаемо говорили.

И — пропал где-то на нищих, стремительно спивающихся и разваливающихся просторах Сибири, которыми, как надеялся когда-то наивный Ломоносов[8], «будет прирастать могущество России».

Его и не искали…

…Новый, 2001-й, год Витька встречал на ступеньках сверкающего универмага. Шёл снег пополам с холодным дождём, скрыться от него было негде. Хотелось есть — мучительно, дико, мальчишка не ел почти два дня и не понимал, где можно взять еду. Несколько раз ему приходило в голову попросить, но пока что возникавший от одной этой мысли горячий стыд был сильнее голода. И он просто сидел на цоколе крыльца, тоскливо смотрел перед собой и время от времени поводил лопатками под навылет мокрой курточкой.