Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон Страница 18

Весь вечер, пока хоть что-то было видно, я «орешничал» в своей конуре. Двадцать орешков — и в рот, еще двадцать, снова в рот. И вот так до темноты. Снег во фляге растаял окончательно, и теперь я был обеспечен водой. Чтобы хоть как-то согреть её, мне пришлось фляжку запихнуть под куртку, поближе к телу.

То ли я адаптировался к условиям своего существования, то ли действительно потеплело, но мне стало тепло и относительно хорошо. И это несмотря на усталость и травмы. Но скоро меня вновь начала мучить садистская зубная боль. Боль, сводящая с ума… Бог мой, ну и пытка!

И как долга осенняя сибирская ночь! Иной раз кажется, что она сама вечность. Вечность, наполненная кошмарами и стонами, руганью и молитвами.

Глава седьмая

ЧЕТВЕРТЫЕ СУТКИ ОТЧАЯНИЯ

…В кабине нет шофера, но троллейбус идет,

и мотор заржавел, но мы — едем вперёд…

Ночь выдалась ужасной. Несмотря на усталость, я долго не мог толком сомкнуть глаз. Стоило погрузиться в дремоту, как вдруг начинали ныть зубы. Нестерпимая боль электрическими разрядами бомбардировала мой измученный мозг. Помутившийся рассудок, казалось, кричал от боли, а я стонал, чтобы не слышать его криков. Только дважды мне все же удавалось провалиться в сон, но даже не заснуть, а скорее забыться.

Как же я ждал наступления рассвета! Секунды обратились в минуты, а минуты тянулись часами. Я разрывался между усталостью, желанием спать и невозможностью отдохнуть. Истерзавшись, я сам не заметил, как под утро, скорчившись в позе эмбриона в тесном пространстве межу двумя туалетными кабинками, погрузился в сон.

«Я бы многое сейчас отдал, чтобы проснуться в нормальной, человеческой постели, а не в этом развороченном сортире, — подумал я, просыпаясь. — Что имеем — не ценим, а потеряем — плачем».

Вот со столь печальными и совсем неоптимистическими мыслями я встретил утро четвертого дня после катастрофы, изменившей мою жизнь и изменившей меня самого.

В моем обиталище было темно и холодно, словно в склепе. За два дня на крышу насыпало порядочно снега, удивительно, что она до сих пор не провалилась под собственным весом. Первое время я даже с опаской посматривал наверх, грешным делом ожидая неожиданного обрушения хрупкой крыши. Но, к моей радости, она не только держалась, но и служила хорошим теплоизолятором. Должно быть, в каморке теперь было на пару градусов теплее, чем на улице. В моей ситуации нельзя пренебрегать лишними градусами. Все что может греть: сухая одежда, закрытое от ветра помещение, а также мысли, эмоции, воспоминания, — всё должно использоваться по максимуму.

Когда я выбрался из своего укрытия, то обнаружил, что на улице идет дождь со снегом. Этот дождь напоминал легкую занавеску, сильно раздуваемую ветром. И вот эта своеобразная занавеска окатила меня ледяной шрапнелью.

Я расстроился, и было из-за чего. Солнце еще не поднялось над горами, но уже было понятно, что и этот день днем можно назвать лишь условно. Погодка, скажем так, не задалась. Совсем не высокие якутские горы своими лысыми макушками буквально распахивали рыхлые брюха тяжелых туч.

— С высоких гор спускается туман, — промычал я, увидев, фантастический по красоте пейзаж.

Хотя следует признать, что с гор обычно спускается облачность, селевой поток, снежная лавина или хищный враг. Туман же всегда поднимается из низин, особенно сырых, заболоченных, в чём мне неоднократно приходилось убеждаться лично.

«Да неважно! Лишь бы песня была хорошей, — мысленно вступился я за поэта, — а остальное неважно. Как говорится, дурак не заметит, а умный не скажет …»

Снег покрылся ледяным настом. Пришлось идти под моросящим дождём, проламывая пока еще тонкую ледяную корку. Добравшись до облюбованного мною места справления естественных нужд, я сделал то, ради чего шел, и убедился, что внутренности вроде бы оклемались, ибо следов крови на снегу я не обнаружил.

«Хоть одна приятная новость, — подумал про себя и ухмыльнулся. — Хороший знак…»

Однако мысль о том, что все кедровые шишки теперь под ледяным настом, ввергла меня в легкую панику. Но скоро я пришел в себя, разумно предположив, что не все же они осыпались! Пока же мне хватало собранных вчера. Вернувшись в каморку, я принялся шелушить спасительные шишки.

— Тук, тук, шлёпает малыш, — подвывал я, кокая орешки, — тук, тук… малыш… хм.

Я вообще-то люблю петь, но про себя, так чтобы никто не слышал — потому что у нас пытки запрещены по Конституции, и я по натуре не садист. Хорошая песня и нервы успокаивает, и «строить и жить помогает».

Чтобы хоть как-то накормить себя кедровыми орехами пришлось потратить не меньше полутора часов. Ради интереса попробуйте разжевать двадцать кедровых орешков, практически используя только нёбо и язык. Думаю, у вас это получится лучше, чем у человека, даже уцелевшие зубы которого в процессе питания отзываются ноющей болью. Это весьма занимательное занятие, позволяющее полностью абстрагироваться от мира. Все ваши мысли будут об одном: как бы измельчить в муку чёртовы орехи?!

«Сегодняшний день решит всё, — думал я, сидя на унитазе и задумчиво добивая последние орехи. — Или пан или пропал».

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что без огня и пищи шансы пережить следующую ночь мизерны. Главное для меня было не паниковать, а собраться с силами и постараться найти этот проклятый самолёт.

— Сдохну, но найду, — с какой-то злостью сказал я себе. — Нечего рассиживаться… Сейчас минутку посидишь, а завтра уже лежишь!

Солнце взошло, но его так и не было видно из-за туч. Небесное светило неотчетливым пятном обозначилось на небосводе. Полумрак утра сменился серым дождливым днем. Самое время для прогулки по заснеженной тайге!

Натянув на голову капюшон и взяв в руки свой посох, я начал медленно проламываться к речушке. Сегодня буду искать на той стороне, решил я. Что-то необъяснимое подталкивало меня вперед. Моя интуиция подобно стрелке компаса упорно направляла меня на противоположный берег.

Берега реки покрылись толстым слоем снега, и подходить к воде приходилось очень осторожно. Как только я вышел на берег, открытый всем ветрам, на меня всей мощью обрушился дождь. Нужно был срочно переходить реку и идти в лес. Двигаться пришлось осторожно, риск упасть в воду был велик, и камни были скользкими, и ветер, гулявший над рекой, в любой момент мог сильным порывом сбросить меня в воду. Один неосторожный шаг — и я бы полетел в лучшем случае на снег, в худшем — в бурный поток. Опираясь на посох и тяжело перепрыгивая с камня на камень, я кое-как перешел реку.