Марк Твен - Вильсон Мякинная голова Страница 2

Передній фасадъ маленькаго городка омывался прозрачными водами большой рѣки, а самъ городокъ тянулся въ перпендикулярномъ къ ней направленіи, вверхъ по отлогому склону. Задняя окраина города раскидывалась, словно бахромой изъ отдѣльныхъ домиковъ, вдоль подошвы высокихъ холмовъ, полукругомъ обступавшихъ городъ. Холмы эти, отъ самой подошвы и до вершины, были покрыты дремучимъ лѣсомъ.

Пароходы сновали почти ежечасно мимо Даусоновой пристани, слѣдуя то вверхъ, то внизъ по теченію Миссисипи. Тѣ изъ нихъ, которые дѣлали рейсы только отъ Каира и Мемфиса, всегда причаливали къ пристани, тогда какъ большіе нью-орлеанскіе пароходы останавливались, лишь когда тамъ выставлялся пригласительный сигналъ, или же когда имъ самимъ надлежало сдать на берегъ грузы и пассажировъ. Также поступали и многочисленные, такъ называемые транзитные пароходы, плававшіе по притокамъ Миссисипи: Иллинойсу, Миссури, Верхнему Миссисипи, Огіо, Мононгахелѣ, Тенесси, Красной рѣкѣ, Бѣлой рѣкѣ и дюжинѣ другихъ рѣкъ. Они шли въ самыя различныя мѣста и съ грузами всевозможныхъ предметовъ роскоши и первой необходимости, въ какихъ вообще могло нуждаться населеніе громаднаго бассейна Миссисипи, расхлынувшагося отъ холодныхъ водопадовъ святого Антонія, черезъ девять послѣдовательныхъ климатическихъ поясовъ до знойныхъ ново-орлеанскихъ окрестностей.

Даусонова пристань была рабовладѣльческимъ городомъ, который являлся торговымъ центромъ богатаго земледѣльческаго округа, гдѣ невольничій трудъ ежегодно создавалъ большое количество зерновыхъ хлѣбовъ, свиного мяса и сала. Городъ казался погруженнымъ въ какую-то блаженную дремоту. Онъ существовалъ уже полъ-вѣка, но разростался очень медленно. При всемъ томъ не подлежало сомнѣнію, что онъ постепенно разростался.

Самымъ именитымъ его гражданиномъ былъ Іоркъ Ланкастеръ Дрисколль, мужчина лѣтъ сорока, состоявшій судьею мѣстнаго графства. Онъ очень гордился своимъ происхожденіемъ отъ прежнихъ виргинцевъ и слѣдовалъ традиціямъ предковъ не только по отношенію къ гостепріимству, но также и въ величественной аристократической холодности обращенія. На самомъ дѣлѣ это было превосходнѣйшій человѣкъ, справедливый и великодушный. Единственнымъ религіознымъ его убѣжденіемъ являлось сознаніе долга вести себя всегда и во всѣхъ случаяхъ, какъ подобаетъ безукоризненному джентльмену и онъ никогда не уклонялся ни на волосъ отъ этого долга. Не только во всемъ городѣ, но и во всемъ графствѣ его почитали, уважали и любили. Онъ обладалъ хорошимъ состояніемъ, которое къ тому же съ года на годъ все болѣе возрастало. Онъ и его жена чувствовали себя, однако, не совсѣмъ счастливыми, такъ какъ у нихъ дѣтей не было. Желаніе заручиться такимъ сокровищемъ, какъ ребенокъ, становилось у нихъ все сильнѣе по мѣрѣ того, какъ годы уходили. Имъ не суждено было, однако, сподобиться такого счастья.

Вмѣстѣ съ этой четою жила овдовѣвшая сестра почтеннаго судьи Рахиль Праттъ. Вдовушка эта осталась тоже бездѣтной, о чемъ до чрезвычайности скорбѣла и никакъ не могла утѣшиться. Сестра судьи и его жена были простодушными добрыми женщинами, исполнявшими свой долгъ. Наградой за это являлись для нихъ чистая совѣсть и общее одобреніе согражданъ. Онѣ были пресвитеріанки, а самъ судья признавалъ себя свободнымъ мыслителемъ.

Адвокатъ и холостякъ, Пемброкъ Говардъ, былъ тоже стариннымъ аристократомъ, который могъ доказать свое происхожденіе отъ первыхъ поселенцевъ въ Виргиніи. Это человѣкъ лѣтъ подъ сорокъ, и благородный, вѣжливый, безстрашный и величественный джентльмэнъ, удовлетворявшій самымъ строгимъ требованіямъ виргинскаго аристократическаго кодекса, и благочестивѣйшій пресвитеріанецъ, считался авторитетомъ по части законовъ чести. Еслибъ какое его слово или поступокъ казались вамъ почему-либо подозрительными или же сомнительными, онъ охотно далъ бы вамъ во всякое время удовлетвореніе на полѣ чести какимъ угодно оружіемъ по вашему выбору, начиная съ боевой сѣкиры и оканчивая пушкою любого образца. Онъ пользовался большою популярностью и былъ задушевнымъ пріятелемъ судьи. Кромѣ нихъ въ городѣ жилъ еще крупный и вліятельный представитель старинной виргинской аристократіи, полковникъ Сесиль Бурлейгъ Эссексъ, который, впрочемъ, до насъ, собственно говоря, не касается.

Родной братъ судьи, Перси Нортумберлэндъ Дрисколль, оказывался на пять лѣтъ его моложе. Онъ былъ человѣкъ женатый и обзавелся нѣсколькими ребятишками, но корь, крупъ и скарлатина производили на нихъ нападенія еще въ раннемъ дѣтствѣ, доставляя мѣстному врачу благопріятный случай примѣнять допотопные его способы леченія, при помощи которыхъ всѣ дѣтскія колыбельки опустѣли. Перси Дрисколлъ былъ человѣкъ состоятельный и хорошій дѣлецъ, такъ что его состояніе быстро возрастало. Перваго февраля 1830 г. у него въ домѣ родилось два мальчика: одинъ у его жены, а другой у дѣвушки невольницы, Роксаны, которой исполнилось всего только двадцать лѣтъ. Она встала въ тотъ же день, такъ какъ залеживаться ей не полагалось. Работы для нея нашлось по уши, потому что она должна была кормить грудью обоихъ младенцевъ.

Супруга Перси Дрисколля скончалась черезъ недѣлю послѣ родовъ и дѣти остались на рукахъ у Рокси. Она воспитывала ихъ по собственному усмотрѣнію, такъ какъ ея хозяинъ, занявшись дѣловыми спекуляціями, никогда не заглядывалъ въ дѣтскую.

Въ этомъ самомъ февралѣ мѣсяцѣ Даусонова пристань пріобрѣла новаго гражданина въ лицѣ Давида Вильсона, молодого человѣка, предки котораго были выходцы изъ Шотландіи. Самъ онъ родился въ Нью-Іоркскомъ штатѣ и прибылъ въ отдаленную отъ своей родины мѣстность въ надеждѣ составить себѣ карьеру. Этотъ двадцатипятилѣтій молодой человѣкъ окончилъ сперва курсъ въ коллегіи, а затѣмъ занимался юридическими науками въ Восточной школѣ Правовѣдѣнія и года два тому назадъ успѣшно сдалъ выпускной экзаменъ.

Простоватое его лицо, усѣянное веснушками и обрамленное волосами желтаго цвѣта, озарялось умными темносиними глазами, которые свѣтились искренностью и дружескимъ чувствомъ товарищества. Они способны были также иногда подмигивать съ веселымъ юморомъ. Если бы у Давида Вильсона не вырвалось одного злополучнаго словца, то онъ, безъ сомнѣнія, сразу же сдѣлалъ бы блестящую карьеру на Даусоновской пристани. Роковое словцо сорвалось, однако, съ устъ молодого адвоката въ первый же день по прибытіи его въ городокъ и скомпрометировало его въ конецъ. Только-что онъ успѣлъ познакомиться съ группою горожанъ, когда запертая гдѣ-то собака принялась лаять, ворчать и выть. Поведеніе этого невидимаго пса оказывалось до такой степени непріятнымъ, что молодой Вильсонъ позволилъ себѣ замѣтить, словно разсуждая вслухъ съ самимъ собою: