Мария Обатнина - Игра. Реванш Страница 2

— Влюбляться? Глупости, в кого? Делать мне больше не чего…Я недавно стала вдовой.

— Знаю, милая, как только ты увидешь его, в мозгу твоём запустится программа ЛЮБОВЬ, так вот я требую, чтобы ты немедленно удалила этот ненужный файл и как прежде продолжала следовать моим инструкциям.

— Господи, прекратите интриговать меня, — нетерпеливо топнула ногой Анжелика, гневно сверкнув глазами.

— Вы что ли тот самый человек, в кого я не должна влюбляться?

— Нет, не я.

— Дмитрий, — Анжелика облизнула губы.

— Прошу Вас, ближе к делу.

— Добро пожаловать в ад, моя красавица! — Зимовский заговорчищески подмигнул.

— Для начала ты должна будешь поменять работу…

* * *

Прошло три дня, как Смолин лежал в больнице при СИЗО № 1. Все эти дни превратились для него в один непрекращающийся кошмар, и хотя мозг его не переставал выстраивать всевозможные комбинации побега, надежды таяли, словно весенний снег в половодье. Кошмары и галлюцинации, терзавшие его в последнее время, на время отступили, уступив место глухому раздражению. Он снова и снова задавался вопросом, как смог дать загнать себя в ловушку, позволив Белову переиграть его.

«Ты можешь проиграть лишь один единственный бой, Алекс — своей смерти!»

«Это игра, милый, относись ко всему, как игре, это значительно упростит жизнь!»

«Прав дед, моя партия ещё не проиграна! Надо дать им время. Но что если у них не хватит мозгов выдернуть меня? Тогда что? Пожизненный срок? Из «отстойника» не сбежать, при перевозке тоже не вариант, Белов выстроит кордон охраны, как для президента! Остаётся дождаться суда!»

— Чёрт… — Алексей мучительно вздохнул, морщась от боли. — Три дня бездействия, три дня…

Смолин закрыл глаза.

«Сон, лучшее лекарство…»

Дверь в палату распахнулась и в сопровождении конвойного вошла миниатюрная голубоглазая медсестра в накрахмаленном халате. Сделав буквально несколько шагов по направлению к постели, на которой лежал пристёгнутый наручниками Смолин, Рязанцева хотела было сказать бодрым голосом «С добрым утром!», но тут Алексей, открыв свои огромные, практически чёрные, бесовские глаза, и у Анжелики задрожали руки, а ноги от волнения сделались ватными.

Это был самый красивый мужчина, которого ей довелось встречать в своей жизни: правильный овал лица, смуглая кожа, волевой подбородок с едва заметной ямочкой, чёрные брови в разлёт, римский нос, чётко очерченные губы. Но самым удивительным во всём облике, безусловно, были глаза: чёрные, нереальной величины, с длинными, пушистыми, до самых кончиков тёмными ресницами, они затягивали, словно в омут, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Поражало ещё и то, что, даже находясь в больнице при следственном изоляторе, Смолин умудрялся выглядеть властным, высокомерным королём, на чьих губах блуждала снисходительная улыбка.

— Доброе утро, — деревянным голосом пробормотала Анжелика, звякнув медикаментами на подносе. Конвойный, застыв при входе, с мрачным выражением следил за движениями Рязанцевой.

— Сейчас я сделаю Вам укол, а потом поставлю Вам капельницу.

Смолин молчал, пристально глядя на залившуюся румянцем девушку.

— Ника…

— Простите?

— Чёрт… — Смолин пристально рассматривал пуцовую от волнения Рязанцеву.

— Ника…

— Я — Лика…

— Что?

— Меня зовут Анжелика, если коротко, то Лика.

Игла легонько щипнула кожу, но Смолин даже не почувствовал укола, продолжая рассматривать медсестру своими демоническими глазищами.

«Насмешка… очередная насмешка судьбы… невероятное сходство… За что… сука, сука, сука!!!»

Алексей в сердцах дёрнул рукой, прикованной наручником к спинке кровати.

— Не дёргайтесь, — велела Рязанцева, подходя к двери и вкатывая в палату капельницу.

— И постарайтесь не шевелиться.

— Хватит болтать, — одёрнул её конвойный.

— Простите, — кивнула Анжелика, протирая кожу на запястье спиртом.

Лику трясло, словно через неё пропустили слабый разряд тока. Смолин оказался в сотни тысяч раз красивее, нежели на фотографиях, а опасная близость к чуть ли не самому гениальному преступнику за последнее время, что греха таить, возбуждало, мешая девушке адекватно мыслить.

«Не влюбляться, понятно, что именно имел в виду Дмитрий!»

— Потерпите…

Игла проткнула кожу, а тонкие пальцы медсестры стали прилаживать катетер.

— Чёрт, — выругался Смолин, вновь закрывая глаза. Вместо медсестрички он видел расстроенное лицо Ники, держащей на руках сына. Она с укором смотрела на него, а в огромных тёмных глазах застыли кристально чистые слезы. Чувство вины перед ней накрыло Алексея подобно штормовой волне.

«Милая, милая, милая…» — думал он о той, с чьим уходом умерла часть его души.

— Дайте-ка я уложу Вам голову подубобнее, — Рязанцева, отрегулировав скорость падения физиологического раствора, низко склонилась над Смолиным, делая вид, чо поправляет ему подушку. Смолин горько ухмыльнулся одной половиной рта, на что Рязанцева вдруг ответила ему заговорческой полуулыбкой.

— Больно? Знаю, ранение очень серьёзное, но ПРИДЁТ ЗИМА, И ВСЁ ПРОЙДЁТ, ВОТ УВИДИТЕ, К ЗИМЕ ВЫ ДОЛЖНЫ БУДЕТЕ НЕПРЕМЕННО ПОПРАВИТЬСЯ!

Взгляд Алексея стал острым, цепким, пронизывающим: он, будто насквозь просвечивал Анжелику, читая её самые сокровенные мысли.

«ЗИМА, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ЗИМА!» — вихрем пронеслось у него в голове.

Облизнув губы, Смолин нахмурился.

«Девка завербованная, значит, братство решило меня сдёрнуть отсюда, прав дед, выход там же, где и вход!»

Глубоко вздохнув, он вперил в неё свои космические, с фиалковым отливом, чёрные глаза.

— Зима, я люблю зиму, — философски ответил он. — Но это замкнутый КРУГ.

— Круг? — память Рязанцевой фиксировала каждое слово подследственного, притворяясь, что поправляет бутылочки с раствором.

— КРУГЛЫЙ, земной шар, говорю, круглый, а я обречён на бег по кругу.

— Ну, Вы сами Виноваты! — пожала плечами Анжелика.

В глазах Смолина отразилась такая ненависть, что Рязанцева даже поёжилась.

— Ты похожа на мою жену…только шрам у тебя вот здесь…

— Да? — туповато переспросила она, вглядываясь в его расширенный угольный зрачок. — Это я на коньках каталась…

— … у него тоже жена красивая, правда, красота не вечна..

–

— Оставьте нас! — услышал Смолин знакомый голос.

Белов стоял против солнца, так что Смолину пришлось прищуриться, чтобы сфокусироваться на ненавистном лице.