За тех, кого греет костер - Вознюк Юрий Владимирович Страница 2

Как-то само собой получилось, что Абрамов взял на себя обязанности завхоза и ученого секретаря. Мы с Дмитрием Пикуновым с утра отправлялись в разведку, а он оставался заниматься по хозяйству: варил обед, препарировал птиц, корректировал карты, вел записи. Этот скромный, немногословный человек с каждым днем нравился мне все больше. Я с удивлением наблюдал, как почти все встречавшиеся нам местные рыбаки и охотники с уважением раскланивались с ним. Оказалось, что он уже успел избороздить Ханку вдоль и поперек и знал озеро лучше, чем кто-либо из местных жителей. Володе случалось попадать в такие передряги, что стоило лишь позавидовать его счастливой звезде. Как-то, сталкивая бот с мели, он не успел забраться обратно, и дощатик преспокойно ушел от него, поплевывая дымком мотора, оставив незадачливого охотоведа на произвол судьбы километрах в десяти от твердого берега. В другой раз Абрамов сутки провел в крохотном багажнике дюралевой лодки, спасаясь от непогоды. Трудно представить, как он там поместился. Его вытащили оттуда рыбаки, заметив пустую, но странно дергающуюся лодку. Чтобы не замерзнуть, он ухитрялся делать согревающие упражнения.

Дня через четыре после начала нашего путешествия, мы перегрузили на лодку Абрамова все мое снаряжение, в том числе и двести килограммов бензина, а Пикунов окончательно перебрался ночевать ко мне.

В поисках затерявшихся в тростниках озер мы таскали мою лодку по бесчисленным зыбунам, и это было чертовски неприятное и трудное занятие. Усердие Пикунова могло вымотать кого угодно. Мокрый от пота, он шагал и шагал впереди лодки, протаптывая для нее дорожку, с какой-то одержимостью. Глядя в его упрямо согнутую спину, я иногда сожалел, что ввязался в эту канитель. Бывало, мы углублялись в плавни на километр и находили там прекрасные заводи — пристанища непуганой птицы, но часто случалось и так, что волок упирался в небольшие лужи.

Вечерами, после ужина и охотничьих побасенок, мы забирались в спальные мешки, с наслаждением вытягивались в них и через откинутый полог тента смотрели в ночное небо. В черной дали светлыми точками мерцали нам далекие Вега, Копелла, Полярная звезда. Звездная тишина нарушалась только плеском вышедших на кормежку ондатр, да изредка где-то далеко-далеко возникал гул одиночного самолета. В один из таких вечеров Пикунов негромко спросил меня:

—    Ты слышал, как шепчут звезды?.. Шесть лет назад я заблудился зимой в Якутии. Еды ни грамма, в кармане всего три патрона, и вдобавок ко всем несчастьям разрубил себе топором ногу. К вечеру на четвертый день прижал мороз... Таких здесь не бывает. Спать, конечно, не мог — сам знаешь, какой сон зимой у костра — так, дремота одна. И вот очнулся ночью, смотрю в небо и слышу шепот. То тише, то громче. Сначала подумал, что снится все это. Поворочался, поправил костер, опять смотрю в небо, и снова зашептало оно. Мигнет звезда, ей ответит вторая, третья... До того они меня заговорили, что под утро чуть не замерз...

—    Как же ты выбрался?

—    Выбрался...— зевая, ответил он. — Не о том речь, хотя, в общем, хорошего было мало. Местность там знаешь какая: холмы все одинаковые, в воздухе белая муть стоит... Неделю пришлось колесить. Последним патроном убил тетерку, она и выручила...

Той ночью мне снился унылый, однообразный пейзаж, извилистая борозда следов на снегу и маленькая черная точка, медленно двигавшаяся в белой морозной мгле. Услышал я и шепот, но даже во сне знал, что это не голос звезд, а шелест близких камышей.

В ту осень мы повстречали на Ханке много разного охотничьего люда, и эти встречи помогли мне понять, какие недобрые струны человеческой души разносили дурную молву о Пикунове.

Однажды нам встретилась компания горожан, прибывшая на охоту с тайной надеждой увезти домой, по меньшей мере, грузовик дичи. Видимо, наше снаряжение сбило их с толку, и они приняли нас за себе подобных. Жадно набросились с расспросами, но узнав, что интересы у нас иные, поостыли:

—    Так, говорите, наука... Изучаете? Ну, ну... А утятину хоть пробуете? — спросил долговязый белобрысый парень нагловатого вида, одетый в короткие резиновые сапоги и кургузый синий пиджак, подпоясанный патронташем.

—    Да изредка угощают, — ответил ему Пикунов.

—    Ну, ничего, приходите к нам — накормим! — великодушно пригласил белобрысый под снисходительные усмешки приятелей.

На следующий день наши стоянки оказались рядом. Зорька выдалась чистой, но утки полетели высоко и быстро. Мы выжидали. А на соседнем плесе компания начала торопливую и беспорядочную стрельбу по утиным стаям. Выстрелы хлопали один за другим, но только подранки, виляя над плесом, падали где-то далеко в камышах. Даже по уткам, летевшим в пределах выстрела, охотники мазали.

Покусывая былинку, Пикунов спросил меня:

—    Ты знаешь, что в ГДР, прежде чем получить охотничий билет, положено сдать экзамен по стрельбе? Надо доказать, что если уж ты выстрелишь по дичи, то добудешь ее, а не превратишь в падаль на радость воронам. Почему же у пас охотничье ружье дают каждому, не спрашивая даже, умеет ли он держать его в руках?!

—    А, пожалуй, это тоже имеет отношение к охране природы, — сказал я.

—    Прямое! Но скажи я в комиссии, что и за этим нужно смотреть — ведь отмахнутся и за глаза дураком назовут! Поехали! — решительно позвал он.

В первом же попавшемся скрадке мы увидели белобрысого.

—    Ну, как, приятель, с дичиной? Я уже котелок приготовил, — насмешливо сказал Пикунов.

Белобрысый отвернулся, не желая вступать в разговор. Вокруг него плавали только стреляные гильзы.

—    А между прочим, я ведь на тебя и акт могу составить, — спокойно продолжал Пикунов.

—    Это за что же?! — вскинулся белобрысый.

—    А за то, что палишь по стаям и только калечишь птицу!

—    Может, научишь, как надо? — саркастически огрызнулись из скрадка.

—    Вот с этого и начинал бы, а не с приглашения на обед, — миролюбиво ответил Пикунов, заталкивая лодку в камыши. — Сколько вас? Пятеро, кажется? — спросил он и, не получив ответа, взял мое самозарядное ружье.

Ждать пришлось недолго. Над плесом показался табун кряковых уток. Я подтолкнул Пикунова.

—    Много чести, — ответил он.

Охотники разрядили свои ружья в белый свет, только переполошив уток. Почти тотчас за кряквами в воздухе появились ураганом несущиеся чирки. Резко поднявшись, Пикунов вскинул ружье, и над плесом прогремело пять выстрелов. Пять чирков короткими всплесками оборвали свой полет.

У белобрысого глупейшим образом открылся рот.

—    Вот так-то, Вильгельм Тель. Уж не побрезгуйте, примите от науки, а то ведь может случиться, что после охоты и штаны держаться не будут, — сказал Пикунов, выталкиваясь из камышей.

Охотники молчали. Они не знали, конечно, что па носу лодки, в выгоревшей защитной штормовке, сидел почетный мастер спорта по стендовой стрельбе, рекордсмен края, член сборной команды России.

Через несколько дней в заказнике, расположенном в устье реки Илистой, произошел второй памятный мне случай. Ранним утром невдалеке от нашей стоянки начал стрельбу какой-то охотник.

—    Вот тебе и заказник, — сказал Пикунов, — вылезая из спального мешка.

Светало.

Свистели крыльями еще не видимые в темноте птицы. Неподвижно стоял вокруг нас камыш. II в этом пробуждающемся, еще сонном мире уже гремели чьи-то выстрелы.

—    Залез, сукин сын, в заказник, так мало того, жалеет, наверное, что зенитную пушку не прихватил с собой, — проговорил Пикунов, наливая чай, — Смотри, что делает!

Летевшие в ста метрах над камышами утки шарахнулись под небеса, напуганные безалаберной пальбой.

С севера подул свежий ветер, и, видимо, волна подняла с озера двух лебедей. Они летели не торопясь, большие белые птицы, взятые человеком в символ гордой красоты и верности друг другу.

Все произошло быстро и нелепо. Первый лебедь, запрокинув длинную шею и подвернув белоснежное крыло, неожиданно рухнул вниз. Ветер донес звуки двух выстрелов. От такого кощунства нам стало не по себе. Со страхом и болью смотрели мы на оставшуюся птицу, которая с жалобным призывным криком начала описывать круги возле опасного места,