Ольга Шалацкая - Киевские крокодилы Страница 21

— У тебя, артист, не найдется ли чего?

Тот подал двугривенный.

— Хотел было ноты себе купить, да что будешь с вами делать, — пробормотал Федька.

— Ни копейки нет, — важно объявила неопределенная личность,

— У вас, кажется, никогда не бывает, — вставил Федька Скакунов.

— Врешь, — внушительно заметил Разумник, — я однажды в Москве у одного помещика тысячу рублей выиграл, — и вышел в кухню, чтобы послать Семку за водкой.

— Скажите ему, пусть картошку подаст сюда, — визгливым голосом закричал Ерофеев вслед и продолжал напевать про себя.

Сенька вскоре принес водку, копченку, нарезанную кусочками, картофель и хлеб.

— Уф! — проговорил Зубров, подкрепившись двумя-тремя рюмками и закусывая копченкой.

В приятной дружеской компании Зубров почувствовал потребность рассказать что-нибудь.

— Знаете, господа, какой удивительный случай произошел в городе Харькове, — начал он. — Там даже участвовал мой знакомый Петька Вольский. Это было вскоре после свержения с престола болгарского князя Александра Батенберга. В Харькове проживал один очень богатый купец, Свирид Свиридыч Ващенков, самодур, каких мало, но когда расщедрится, то большие суммы жертвовал на различные благотворительные учреждения, также в пользу болгар отослал что-то. И собралась, братцы вы мои родные, нас одна компания, кто с сосенки, кто с бору. Сочинили мы болгарские костюмы, загримировались и явились к нему якобы депутацией от государства, чтобы избрать его на престол. Петька Вольский, разбойник и мастер красно говорить, назвался именем какого-то тогдашнего главного министра-агитатора — Стамбулова… что-то сейчас не припомню, выступил вперед и повел такую речь: приехали поблагодарить вас за сочувствие к нам, славянам; ваша благотворительность известна всем. Просим вас принять корону, «княжити и владети нами». Преподнесли ему регалии княжеского достоинства, корону там какую то, ордена, мантию и кто его еще знает что,

Сумели разжалобить купчину. Личность вы, мол, высокая, гуманная. Страна наша нуждается в таком правителе. После русско-турецкой войны мы страшно истощены; добились свободы, но враги не оставляют нас в покое, а также соседние государства нас клеветой теперь чернят; что будто все мы одичали, что рабство истинный наш быт, наука никогда к нам не привьется, что нас позор не тяготил…

Прежде всех этих нареканий они бы вспомнили хоть раз наше историческое прошлое, жизнь нашу, полную лишений, под игом турецкого владычества, страдания наши, не прекращавшиеся никогда. Скажите, достопочтенный, когда враги нас не истязали, когда бедная отчизна не стонала от бед хотя единый день, когда не жгли наших сел и городов, не уничтожали имущества? Но всего этого злодеям было мало: они еще отнимали у нас жен и детей; невинных младенцев на глазах матерей убивали и сажали на колья, как звери хищные терзали! И так разошелся, откуда только слова брались. У супруги Ващенковой слезы выступили на глаза; сам он тоже расчувствовался и подарил нам пять тысяч. — Что, не верите? Как одну копейку, будь я проклят! — Черномор обвел глазами всех присутствующих, выпил еще рюмку и продолжал.

— На другой день обрядился он во все регалии, как шут гороховый, да к губернатору. — Честь имею кланяться, князь болгарский. Там переполох: что такое? — Одно слово, твердит Ващенко: князь болгарский, призван депутацией на престол и хочу, мол, ехать. Его, раба Божия, отправили на Сабурову дачу, в дом умалишенных. Мы же знатно погуляли. Будет помнить Харьков-град! Сыскная полиция с ног сбилась. Свалили было на студентов, а мы себе только под ус смеемся: ладно, братцы — щи вам с кашей и книги в руки. Ващенко, друг сердечный, три месяца просидел в психиатрии на испытании; мы даже жалели хорошего человека. Насилу жена выручила. Так потом за ним и осталась кличка князя болгарского. Вот гениальное предприятие. А вы что? — мелочь, Божии младенцы. Вам только впору платки из кармана таскать, — закончил Черномор и потянулся к водке.

— Слыхал я эту историю, — отозвался Скакунов. — Я ведь сам из Харькова, учился там в гимназии.

Знаешь, Клара, мы с тобоюНе надолго беднякиЯ в Австралии откроюЗолотые рудники…

— подпевал Ерофеев, работая кисточкой.

Рок смирит свои удары,Мы услышим денег звонИ к ногам прекрасной КларыПоложу я миллион.

— Однако, Федя, сходи в кухню и спроси у Сеньки, нет ли у него еще картошки, — сказал он.

Дверь отворилась и в комнату вошел Виктор Головков.

— Приятель дорогой, как поживаете, — обрадовался Зубров и осклабился; кожа его лица около щек собралась толстыми складками, как у верблюда, выпученные глаза налились кровью.

Головков со всеми поздоровался. Скакунов дружески похлопал его по плечу и подмигнул своими черными удивительными бровями. Неопределенная личность, заложа руки в карманы бутылочной шинели, подступила к нему и пробормотала сердито:

— Послушай, Головков, отчего ты не введешь меня в дом своей Болванихи? Там бывают карточные вечера и я бы мог кое-что заработать. Клянусь честью: подобное отношение расходится с принципами товарищества!

Головков, занятый ответами направо и налево, не обратил внимания на требование неопределенной личности.

— Нет, серьезно, брат, я недоволен, — басила та.

— Куда вам, Разумник! — отвечал за Головкова Федька.

— Там ведь не примут вас в братниных калошах.

Сам он несколько раз был у Балабановой и благоговел перед ее обстановкой, вечерами и т. п.

— Прошу не рассуждать, — огрызнулась неопределенная личность: — тебя не спрашивают; знай свою скрипку.

— Ей-ей, я правду говорю, — подтвердил Федор и заиграл польку.

— Женишься? Неужто? — воскликнул старший Скакунов.

— Врешь, Витька! А как же Балабаниха?

— Хочешь — я ее тебе подарю. Это паук, а не женщина. Я рад развязаться с нею. В последнее время выдумала после каждого мало-мальски порядочного выигрыша в ее доме отбирать у меня все деньги. Я плюнул. Что, в самом деле, крепостной я тебе!.. Тюрьмой как-то вздумала припугнуть меня. Эге! матушка моя, за тобою такие дела водятся, что если бы раскопать, давно бы по Владимирке пошла. Теперь хочет дом покупать, — отыскал ей Сапрыкин и мне известно, что она уже забрала из банка все свои сбережения в количестве тридцати пяти тысяч.

Головков затянулся папиросой, выпустил клубы дыма и обвел всю компанию глазами.

Сообщение Виктора произвело потрясающее действие на братию. Особенно Зубров заработал головой.