Юрий Вознюк - Таежная одиссея. Страница 22

След повел левее места нашей первой встречи с Моргуновым. Там почти к самому ключу подходит длинный и низкий отрог. Медведь что-то искал здесь: заглядывал под каждый выворот, обследовал каждое толстое дерево. Все-таки подыскивает себе зимовье! Нас он еще не учуял. Пригибаю Моргунова к земле и шепчу, чтобы тот во весь дух летел на конец отрога и сел там в засаду. Пальцем черчу на снегу путь и место. Димка кивает головой и скрывается за деревьями. Я послал его опять-таки с надеждой на удачу. Был в моем плане и расчет, но в равной мере принадлежало в нем место и удаче. Немного подождав, тронулся по следу и я, постепенно прибавляя шаг. Впереди едва уловимый треск. Замираю на месте. Медведь?! За паутиной веток двигается бесформенное темное пятно. Здесь неудобное заросшее место. Нужно обойти. Крепко сжимая винтовку, смиряя сердце, огибаю кустарник и выхожу на небольшой бугорок. Чуть справа вижу зверя. Это бурый медведь. Забыв все на свете, вскидываю винтовку и, двигая ствол, ловлю переднюю часть туловища. Нет, рисковать нельзя! Медведя по-прежнему закрывают молодые ильмы, осинки и орешник. Нужно пройти еще следом за зверем, там многолетний стройный лес и можно будет стрелять. Вдруг медведь всколыхнулся и с удивительной легкостью скрылся в небольшом распадке. Неужели учуял? С поднимающейся досадой бегу на след и только поднимаюсь на пригорок, как тишину тайги разрывают выстрелы.

«Па-у-у, па-у-у»,— несется в морозном воздухе и почти сразу же раздается осатанелый рев зверя. Медведь в восьмидесяти метрах от меня. Он волчком вертится на снегу и вдруг, распрямившись, бурой глыбой летит влево Впереди вижу Димку. Поднявшись из-за обросшего мхом валуна, он через колено переламывает ружье. Лихорадочно ловлю на мушку лопатки зверя и дергаю за спуск. Дергаю, а не нажимаю! Замечаю, как дергается ствол, и всем существом чувствую, что пуля уходит ниже. Медведь от Димки в сорока метрах! Почему он не стреляет?! Почему не стреляет... Последний шанс... Не слышу своего выстрела, но вижу, что попал. Медведь, остановившись, делает оборот вокруг себя, и в тот момент, когда он поворачивается ко мне боком, я делаю третий выстрел. Осев на задние лапы, медведь с ревом пытается ползти, но не может. Это все — у него прострелен позвоночник. Я подвожу мушку под его грудь, но в это время звучит выстрел Димкиного ружья. Как-то медленно и неохотно медведь валится на землю.

У нас так дрожат руки, что мы не можем даже прикурить. Дыхание вырывается со свистом, голоса хриплые, слова отрывистые.

— Патроны... раздуло...— говорит Димка, в изнеможении усаживаясь прямо на снег.

Через два дня, плотно прижав поленом дверь нашего дома, мы пошли к уже дымившейся на морозе реке. На берегу мы оглянулись. Наш дом сиротливо стоял на поляне, пустой и холодный и уже никому не нужный. Он почернел от времени, но был еще крепок. Люди приходили в него, пользовались его теплом и снова уходили, оставляя его в одиночестве. Нам было немного грустно расставаться с домом, с поляной и с теми местами, где мы жили три месяца. Мы дали прощальный салют и прыгнули в лодку. Замелькали мимо заснеженные берега, и по реке покатилась Димкина песня. ...На реке Перевальной всякое бывает, Когда держишь шест в руке—руки замерзают.

Мы покидали Перевальную. На этот раз навсегда.

Высшая аттестация

1

Темной ноябрьской ночью в поселок Крутой Яр вошли трое оборванных, вооруженных людей. Лица их заросли щетиной и выражали крайнюю усталость. Это были мы. За день мы отшагали около шестидесяти километров и теперь с трудом передвигали ноги. Безрадостными, мрачными мыслями был заполнен наш переход. Вернувшись с Перевальной, мы не нашли у Селедкова никаких изменений. Норки по-прежнему находились у него, и никто за ними не приезжал. Это, пожалуй, было даже к лучшему: мы надеялись, что на этот раз за ними пришлют по установившемуся зимнику автомашину и нам без труда удастся уехать домой со всем скарбом и добычей. В деревню мы попали в предпраздничный день. Густо дымили печные трубы, и со дворов доносился предсмертный крик разной домашней живности. Возле магазина заливалась гармошка, и Димка с Селедковым, отправившись туда, попали в компанию подвыпивших гуляк. Среди них Моргунов неожиданно увидел Карабанова. Наш бывший проводник сидел в углу магазина на пустой бочке из-под огурцов, и перед ним стояла распечатанная бутылка водки. Увидев Димку, Карабанов криво усмехнулся.

— А-а, сопливый законник!.. Ты все ишо здесь обитаешь?.. Я уж думал, окочурился.

— Пожалуй, тебя отпоют раньше,— ответил Димка.

— Че-е?

— Вперед ногами, говорю, понесут раньше...

— Че-е?..

— Да все уже — проехали.

— Че проехали?

Кто-то, слышавший разговор, засмеялся, и этот смех озлобил Карабанова.

— Ах ты, губошлеп,— угрожающе проговорил он, вылезая из угла,— приехал в чужой закуток и тявкать вздумал.

Он подошел к Димке и короткопалой пятерней схватил его за одежду. Кровь бросилась в лицо Моргунова. Силен был Карабанов, но и двадцатидвухлетний слесарь вырос атлетом. Неизвестно, чем бы кончился их поединок, если бы не Селедков, который без церемоний дернул Карабанова за ухо.

— И ты туда же...— зло повернулся к нему Карабанов.— Изыди, Степан!..

— Кто в чьем закутке тявкает? Что-то не знаю тебя,— сказал ему Селедков.

— Могем познакомиться,— зловеще произнес Карабанов.

— Ну, ну!— сказал, выпрямляясь, Селедков. Телогрейка его расстегнулась, и на старенькой, много раз стиранной гимнастерке колхозного конюха блеснули три степени солдатской Славы. В магазине наступила тишина, и в ней отчетливо прозвучал шепот Карабанова;

— Лады... Собьем спеси...

Мы не знали, зачем появился Карабанов в чужой деревне, а Степан вообще не знал его, и только Полина рассказала, что в Островном живет его родня и что о ней в деревне отзываются весьма нелестно.

В ночь с 7 на 8 ноября, когда все мы безмятежно спали, с улицы донесся тревожный стук в окно и прерывистый женский голос.

— Полина!.. Степан!.. Господи!.. Горите! За окном мелькали багровые блики пожара. Раздетые, мы выскочили наружу, и у нас в страхе и горе зашлись сердца. Жарким факелом полыхали стог сена и сарай с норками. Мы бросились к нему, но были отброшены страшным жаром огня.

Сбежались люди, где-то ударили в рельс. Кадушка воды, имевшаяся в доме, ничего не могла изменить. Трещало охваченное огнем сухое дерево, гудело злое пламя, и сквозь этот гул доносились крики погибающих зверьков. Моргунов с топором в руке метнулся к сараю, но огонь выстрелил в него снопом раскаленных углей, и он выронил топор на тающий снег. Задымилась крыша дома, испуганно вскрикнула Полина, и мы побежали спасать последнее добро Степана Селедкова. Ведрами, по цепочке, таскали люди воду с протоки, и дом удалось отстоять. На месте сарая дымилась только груда головешек. Плакала Полина, шептались, сочувствуя, соседи.