Джеймс Хилтон - Потерянный горизонт Страница 22

Никто лучше его не умел сразу войти в роль сильного человека, коль скоро этого требовала обстановка. Сейчас его память восстанавливала последние дни перед эвакуацией. Его поведение тогда должно было обеспечить ему по меньшей мере возведение в рыцари и посадить кого-то за сочинение книги под названием «С Конвэем в Баскуле», с последующим присуждением ей премии школы Хенти.[18] Принять на себя руководство десятками людей всех рангов и состояний, взять их под защиту и приютить в тесном помещении консульства, оградить от разбушевавшихся повстанцев, от агитаторов, пылающих ненавистью к чужеземцам, а потом запугать и умаслить главарей мятежа, добиться, чтобы они разрешили вывезти всех по воздуху, — это, он чувствовал, было отнюдь не малым достижением. Не исключено, что, дергая за ниточки и сочиняя бесконечные рапорты, он смог бы кое-что извлечь из случившегося — к очередному сроку новогодних награждений.

По крайней мере его поведение тогда завоевало пылкое восхищение Мэлинсона. К сожалению, теперь молодой человек испытывал еще большее разочарование. Жаль, конечно, но Конвэй знал: он нравится окружающим лишь потому, что они его не понимают. Он вовсе не принадлежал к числу по-настоящему твердых деятелей, тех самых людей с тяжелой челюстью, которые всегда готовы пустить в ход молоток и клещи строителей империи. Сходство возникало лишь в пределах одноактной пьесы, разыгрывавшейся время от времени по договоренности с судьбой и министерством иностранных дел. И за зарплату — размер ее каждый мог узнать из статистического справочника Уитакера.

Истина же состояла в том, что загадка Шангри-ла и его собственного здесь появления все больше его очаровывала. Во всяком случае, ему трудно было уловить в себе хоть какие-нибудь признаки огорчения. Служба постоянно забрасывала его в разные уголки мира, и чем более разные они были, тем меньше, как правило, он страдал от тоски. Чего же тогда брюзжать, если случайно, а не из-за клочка бумаги из Уайтхолла он оказался в самом странном из всех виденных им мест?

Да он и на самом деле не был недоволен. Поднявшись утром и увидев в окне мягкое голубое небо, он почувствовал, что ему вовсе не хочется оказаться где-то еще, скажем, в Пешаваре или на Пиккадилли. Он был рад отметить, что ночной отдых умиротворяюще подействовал и на других. Барнард отпускал веселые шутки насчет постелей, ванн, завтрака и прочих удобств, обеспеченных здешним гостеприимством. Мисс Бринклоу признала, что самое тщательное обследование выделенных ей апартаментов не позволило обнаружить ни одного из тех изъянов, которые она ожидала найти. Даже Мэлинсон изображал грустное полупримирение.

— Видимо, — бормотал он, — сегодня мы так и не выберемся, если кто-нибудь не сделает решительного шага. Здесь нас окружают восточные люди. От них не добиться быстрых и эффективных действий.

Конвэй принял это замечание. Мэлинсон покинул Англию почти год назад. Достаточно давно, чтобы прийти к подобному выведу. Вероятно, он повторял бы то же самое и после двадцати лет жизни на Востоке. И это, конечно, соответствовало истине — до некоторой степени. Но сам Конвэй вовсе не считал, будто восточные люди отличаются чрезмерной нерасторопностью. Скорее он придерживался мнения, что англичане и американцы наседают на этот мир, пребывая в состоянии непреходящей горячки. Он едва ли мог рассчитывать, будто какой-нибудь его соплеменник-европеец разделит его мнение. Но сам убеждался в этом все больше — с годами и приращением опыта. С другой стороны, правдой было и то, что Чанг показал себя мастером тянуть время и что для нетерпения Мэлинсона имелись веские причины. Конвэю хотелось бы разделить чувства юноши. Это существенно облегчило бы тому жизнь. Он сказал:

— Наверное, нам лучше подождать и посмотреть, что принесет день. Видимо, слишком оптимистично было надеяться, будто они пошевелятся ради нас еще вчера вечером.

Мэлинсон обжег его взглядом.

— Кажется, вы полагаете, я глупо выглядел со своими настойчивыми требованиями? Иначе я не мог. Мне показалось, да и сейчас кажется: этот друг-китаец ведет себя чертовски подозрительно. Удалось вам выжать из него что-нибудь вразумительное, когда я ушел спать?

— Мы беседовали недолго. Большей частью его речь была туманной и ни к чему не обязывающей.

— Сегодня нам надо будет поскрести его как следует.

— Конечно, — согласился Конвэй, явно не радуясь этому предложению. — Ну, а пока что перед нами замечательный завтрак.

На столе у них были грейпфруты, чай и лепешки-чапати, прекрасно приготовленные и красиво поданные. К концу завтрака в комнату вошел Чанг и с легким поклоном начал выдавать обычные вежливые приветствия, которые по-английски звучали несколько напыщенными. Конвэй предпочел бы говорить по-китайски. Но пока он ничем не обнаруживал своего знания каких-либо восточных языков. Он полагал: эту карту полезно до поры до времени припрятать в рукаве. Он с серьезным видом выслушал любезности Чанга и заверил его, что спал хорошо и чувствует себя гораздо лучше. Чанг выразил свое удовлетворение и добавил:

— Воистину, как говорит ваш национальный поэт, «сон, распускающий клубок заботы».[19]

Этот всплеск эрудиции не вызвал теплого отклика со стороны Мэлинсона. С оттенком презрительности, каковая всегда просыпается в чувствах молодого здравомыслящего англичанина, едва только дело коснется поэзии, Мэлинсон сказал:

— Вы, видимо, имеете в виду Шекспира, хотя я и не припоминаю у него этих слов. Но я знаю другое изречение: «Не рассказывай, как будешь уходить, а просто уходи». Рискую показаться невежливым, но это как раз то, что сейчас у всех у нас на уме. И я хочу немедленно отправиться на поиск носильщиков в это утро, если не возражаете.

Китаец принял ультиматум спокойно и ответил с должной обстоятельностью:

— Сожалею, но должен вас уверить в бесполезности подобного занятия. Боюсь, у нас тут не найдется людей, которые согласятся сопровождать вас в путешествии, грозящем увести их так далеко от родного очага.

— Боже мой, вы же не надеетесь, что мы будем считать это за ответ, или как?

— Искренне сожалею, но другого ответа предложить не могу.

— Мне кажется, что со вчерашнего вечера ваша позиция изменилась, — вмешался Барнард. — Вчера вы не так твердо стояли на своем.

— Я не хотел вас расстраивать, когда вы были так утомлены с дороги. Теперь, после освежающей ночи, я надеюсь, вы сможете разумнее оценить положение вещей.

— Послушайте, — быстро заговорил Конвэй, — эти неопределенности и недомолвки ничего не дадут. Вы знаете, мы не можем оставаться здесь бесконечно. И очевидно, мы не способны выбраться сами. Что вы в таком случае предлагаете?