Михаил Ляшенко - Мир приключений № 4, 1959 Страница 23

— Простите, очень прошу извинить! — Хеджес помотал головой и, чтобы убедиться, что он не спит, несколько раз, пользуясь темнотой, даже стукнулся лбом о спинку скамьи. — Значит, что угодно, даже вот мистера Крэгса, скажем, или… меня, вы можете превратить просто в луч света?

— Да! — отрубил Андрюхин.

— А обратно, возврат, так сказать, в первоначальное, извините, состояние? Он наступает обязательно?

— Конечно, нет! — отмахнулся от него Андрюхин. — Но он возможен. Зависит от нашей воли…

Хеджес незаметно вытер обильный пот, выступивший у него на лбу.

— Но, владея этим оружием, — выдавил он, — вы можете покорить весь мир…

— Нет, не можем, — возразил Андрюхин, — не можем, потому что это не в нашей природе, как, например, не в природе человека ходить на четвереньках. Попробуйте поверить, мистер Хеджес, что нет ничего бессмысленнее, как «покорять мир». Нет идеи преступнее, глупее и исторически безнадежнее. Как видите, вы зря назвали нашу установку оружием… Мирное применение этого метода поднимет человечество на целую голову. Мистер Крэгс…

— Простите, сэр, — сбивчиво заговорил упорно молчавший Крэгс, — мне не следует объяснять вам, что я не могу прийти в себя. То, что вы показали, ученые всего мира относили к области чистой фантастики, причем такой, которая вряд ли будет осуществлена когда-либо. Мог ли я думать, сэр, направляясь к вам со своей так называемой миссией, что встречусь не с наукой, а со сверхнаукой, с далеким будущим? Я понимаю, сэр, и высоко ценю ту огромную честь, которую вы нам оказали. И все же — прошу вас понять меня правильно — льщу себя надеждой, что когда-нибудь вы найдете возможным поделиться хотя бы принципиальной схемой…

— Не принуждайте меня измышлять гипотезы! — весело ответил Андрюхин. — А ничего более я пока предложить не могу… Учтите, что в руках безответственных политиканов и авантюристов этот метод может стать огромным злом, как в свое время атомная и водородная бомбы…

Крэгс почтительно наклонил голову Андрюхин озабоченно заглянул в его лицо:

— А вы когда-нибудь смеетесь, Крэгс? Ведь то, что мы с вами посмотрели, дает, черт возьми, право утверждать, что война уже не так страшна! Неужели вы не порадуетесь вместе с нами?

— Дорогой учитель, — голос Крэгса звучал несколько хрипло, — я совершил непростительную ошибку, когда в начале нашей встречи пытался зачеркнуть ценнейшее, что во мне есть, — то, что я ваш ученик. Конечно, я всей душой радуюсь с вами, со всеми людьми… Но вы должны понять: двадцать лучших лет жизни я отдал черепахам, этим консервам, как жестоко вы их назвали! Я консервировал науку, вы двигали ее вперед. Мои черепахи! Мое смешное королевство… Но я ваш ученик!..

— И вы поможете мне! — подхватил Андрюхин, стараясь облегчить душевное состояние Крэгса. — Завтра я выезжаю в Москву со специальным докладом. Через сутки вернусь. И вы будете свидетелем подготовки к такому опыту, перед которым побледнеет все, что было когда-нибудь в науке. Я твердо надеюсь, дорогой Крэгс, что вы скоро излечитесь от своей мрачной философии. Вы до смерти перепуганы, Крэгс, вам мерещится светопреставление. Очнитесь! Не человечеству грозит гибель и умирание, а изжившей себя социально-общественной системе капитализма. Не ставьте знака равенства между человечеством и обреченным строем. Вы перепутали понятия, Крэгс…

В эту ночь Юра, пожалуй, впервые за всю жизнь, не спал. Из всего населения академического городка только он и еще два — три человека точно знали, с каким проектом вылетает на рассвете Андрюхин в Москву. Юра знал, насколько этот проект касался лично его. И у него было странное ощущение неправдоподобия, недостоверности всего, что должно произойти. Даже когда он пытался представить, как будет себя вести в случае, если поездка Ивана Дмитриевича увенчается успехом, ему казалось, что он думает не о себе, а о ком-то другом.

Накануне они долго сидели с Иваном Дмитриевичем вдвоем в его служебном кабинете.

— Сколько тебе лет? — спросил академик, когда они, наверное, уже в сотый раз обсуждали детали предстоящего эксперимента.

— В мае исполнится двадцать пять, — ответил Юра.

— Где твои родители?

— В деревушке живут. Торбеевка называется, километрах в сорока от Саратова…

— Надо их вызвать.

— Вы забыли, Иван Дмитриевич, — усмехнулся Юрах- был у нас уже об этом разговор.

— Ну да? Был? — удивился Андрюхин. — И как мы решили?

— Решили их не тревожить…

— Ага. Ну что ж. Может быть, и справедливо… Вообще должен вам сказать, Юрий Михайлович, — когда что-нибудь его волновало, Андрюхин всегда торопился перейти на официальный тон, — что дело это крайне опасное. Крайне! Не возражайте мне! — закричал он вдруг и продолжал с виду спокойно: — Удача опыта с Деткой и параллельных опытов с обезьянами еще ничего не доказывают. Ясно? Мы вступаем в совершенно неизведанную страну… Человек-луч!

Юра улыбнулся — выражение «Человек-луч» ему понравилось.

— Ты ясно понимаешь, на что идешь? — заторопился Андрюхин, расстроенный его улыбкой.

— И этот разговор у нас был, — заметил Юра. — К чему снова его заводить, Иван Дмитриевич?

Нет, он вовсе не чувствовал себя спокойно. Недавно он прочел воспоминания Константина Потехина — первого человека, побывавшего на Луне. Потехин описывал свои ощущения в дни перед стартом ракеты. И Юра находил, что это очень напоминает его собственное состояние. Были и страх, и гордость за свою судьбу, и мучительное ожидание, и нетерпение, но над всем этим жило сознание, что все уже решено и так надо.

Иногда он вспоминал черную таксу, Детку, или Муху, веселую, умную собачонку… Она первая сверкнула нестерпимо ярким лучом с бетонированной площадки академического городка. Она проложила путь Юре, людям. Куда исчез этот «Большой Черный Пес», как любила говорить Женя? Опыт с Деткой удался блестяще, но где она? Юра чувствовал, что ему доставило бы сейчас большое удовольствие посмотреть на собаку, пощекотать ее розовое брюхо…

Пожалуй, больше всего ему причиняло неприятностей то, что надо было молчать. Он привык обо всем советоваться с ребятами, а здесь нельзя было даже заикнуться. Он и с Женей пока не мог еще обмолвиться ни словом.

«Ну, а если я все-таки погибну? — проскочила однажды мысль, которую Юра упорно не допускал. — Ну что ж, пойдут другие ребята… Кто-нибудь сделает!»

Весь день, пока Андрюхин был в Москве, Юра бродил по лесу, исходив на лыжах несколько десятков километров и стараясь никого не встречать.

Он вернулся, когда уже начало темнеть: полозья лыж скользили по синему снегу, а деревья в вечерней дымке словно сдвинулись теснее. Ему очень хотелось сразу кинуться к Андрюхину, который уже безусловно прилетел, но Юра не мог заставить себя идти туда. Ему казалось это навязчивым, недостойным.