Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин Страница 23

Запомнилась зеленая в солнечном сиянии долина и… мертвый, в крови, пастух.

— Кто?! Кто посмел?!

— Эй! Стой! Стрелять буду!

На полянке перед Георгием Ивановичем вертелся какой-то всадник на непомерно маленьком коне, размахивая двустволкой, над которой еще тянулся полоской серпантина дымок.

Вдоль прозрачной журчащей реки по берегам толпились березы в нежной зелени. В звонких водопадиках поблескивали рыбки, птицы лишь на мгновение после выстрела прервали свой многоголосый щебет и свист… Луга с бархатной травой, на которых устраивают праздничные капкари мирные горцы. В небе сине-фиолетовая, ласкающая глаза вершина Чупан-ата, белые валуны с изображениями горных круторогих козлов. Небольшие, откуда-то с высоты гор струящиеся каскады хрустальной воды. Цветы — мириады синих, желтых, красных, розовых, оранжевых цветов. Запахи полыни и мяты Стоящая истуканом и жующая травинку на каменном бережку речки овца, равнодушно поглядывающая на труп.

— Стой! — вопит всадник. — Не позволю! Не смеешь!

«Что — не позволю? Что — не смеешь?»

Одним прыжком Шамси кидается на всадника и стаскивает его с коня. Всадник брякается на землю… Мерген и Алаярбек Даниарбек окружают его.

— Ружье! Ты мне поломал ружье! — кричит Саиббай, злобно смотря на Шамси.

— Кто это? — с отвращением спрашивает Георгий Иванович. Он поднимает ружье из зеленой травы и проверяет, заряжено ли оно.

— Ага! Один патрон есть. Сейчас мы с тобой рассчитаемся.

— Не смей! Я Саиббай! Я хозяин!

— Это местный помещик. Владетель из Джама. Бешбармак — его владение.

Шамси говорит с трудом. Он ошеломлен. Глаза его полны слез. Губы дрожат.

Он с трудом объясняет Георгию Ивановичу, что лежащий на земле человек не кто иной, как известный богач Саиббай, владелец многих домов и земель.

Георгий Иванович приказывает:

— Встать!

Невдалеке появляются верхом на клячах горцы. Они вытягивают шеи, вертят головами и не сразу решаются приблизиться.

— Сюда! — окликает их Георгий Иванович.

Решительно, твердо он берет на себя руководство. Он приказывает связать руки Саиббаю. Сам достает бумагу и пишет:

— Вы свидетели убийства, — говорит он. — Убит хороший человек, пастух. Кто знает его имя?

Он задает вопросы Саиббаю. Но тот издает лишь невнятные звуки. Лицо у него багровое, налитое кровью. Глаза выпучены.

С помощью подъехавших всадников — это, оказывается, крестьяне из соседнего Джама, батраки и чайрикеры Саиббая, помогающие ему на охоте, — Георгий Иванович выясняет, что Саиббай поехал с утра на охоту в долину Бешбармак, которую он считает своим владением. Саиббай предупредил: «Один угры-разбойник убежал из Самаркандской Багишамальской тюрьмы и хочет убежать в бухарские пределы. Надо поймать его и отвезти к самаркандскому губернатору. Самаркандский губернатор обещал десять по сто рублей, если поймают того угры». С высоты утеса Саиббай увидел всадников, снял с плеча ружье и выстрелил. Вот и все, что они знают.

Джамские крестьяне держались испуганно. Еле могли объяснить, что к чему. Они стороной обходили труп и хотели поскорее уехать.

Георгий Иванович слышал о Саиббае, но видел его впервые.

Его наружность противоречила всем «теориям» аристократического происхождения. Он ничуть не походил на воинственных и благородных предков, родовитых, вольных степняков. И сколько бы вы ни вглядывались пытливо в его физиономию, ничего бы не обнаружили похожего на типичного благообразного, сытого и благодушного от этой сытости бая.

Поражала удивительно неправдоподобная собачья голова, с собачьей же мордой, высовывавшаяся из разреза халата. Неужели сказывался в Саиббае атавизм? Неужели его предки — ростовщики и менялы, оставившие свою широкую, просторную степь для узких улочек городской махалли и ведшие собачий образ жизни на задворках Самарканда, до того стали трусливы, что их потомок — могущественный и независимый Саиббай, владетель земель и человеческих душ, обязательно должен был унаследовать пытливо-подхалимские псиные глазки на собачьей пронырливой физиономии с неправдоподобным, высовывающимся вперед черным, ноздреватым носом, с шевелящимися, вынюхивающими что-то ноздрями над отвислыми, в мелких волосиках губами охотничьего сеттера.

И надо же!. Коричневые мочки ушных раковин казались шерстистыми лепестками отвислых собачьих ушей, которые он словно прятал под бараньего меха шапкой. Но и шкурка каракуля до того истерлась на голове бережливого и даже просто скупого Саиббая, что казалась содранной с собачьей спины. И еще больше бросалось в глаза сходство Саиббая с представителями собачьего племени из-за того, что он не ходил вроде, а стлался по пыли и грязи, согнувшись всем туловищем в три погибели над самой землей от вечной хвори в пояснице — последствие каждодневного, многочасового сидения на сырой базарной земле. Да и ноги в кожаных шершавых рыжих каких-то «мукках» имели вид не человеческих конечностей, а скорее звериных черных лап от вечной неочищенной грязи и серой пыли.

И весь он — зубастый пес, готовый к прыжку. Зарычит, вцепится… и рвать! Рвать! Ну, совсем собака, вставшая ни с того ни с сего на задние лапы и зарычавшая.

Он и рвал… Да еще как! Говорили, что при всей своей набожности он, вопреки шариату, выколачивал бешеный процент за ссуды, которые имели несчастье брать у него безземельные батраки и полунищие ремесленники.

Ну разве он не пять загребущих пальцев?

Распялит, протянет, сгребет в кулак

И сдавит смертельно. Кровь и сок потекут…

Мертвенно бледный, все еще не могущий управиться со своими чувствами, Шамси горячо говорил:

— Все знают. Все говорят. Спросите моего отца. Это плохой человек. Ловкач. Еще курица яйцо не снесла, а он уже его продал на базаре! Он бешеный. Пусть вот они подтвердят. У него гнев шагает впереди, а ум идет сзади.

Юноша весь дрожал от возбуждения.

— Его все зовут Конхур — Кровопийца.

— Молчи! Ты что здесь делаешь? — с трудом проговорил Саиббай.

Его не держали ноги… Он опустился на траву и попытался принять величественную позу. Он с достоинством заявил:

— Я аксакал. Есть приказ от пристава арестовать вот этого человека. — Он кивнул в сторону Георгия Ивановича. — А тебя, мальчишка, то есть Шамси, тоже приказано арестовать. За нападение на аксакала, то есть на меня. Ты убил меня. Ты убийца.

Он говорил еле слышно.

Звенела вода на камнях. Щебетали в небе жаворонки.

Стрекотали кузнечики.

Не сговариваясь, мальчики двинулись к Саиббаю.

— Не смеете! — сказал самый дерзкий из них, Миша. — Вы стреляли в человека! Вас надо задержать.

— Ага, — проговорил словно во сне Саиббай, — вот и докторские щенки… И они тут! Ну, вам покажут! Эй, черпая кость, вяжите их, разбойников! Везите в Самарканд! Мой приказ!

Он захрипел и откинулся на спину.

Этот собакообразный бай бывал за границей. Знал директора Самаркандской мужской гимназии, знал, что нерадивых, а тем более свободомыслящих гимназистов исключают из гимназии с «волчьим» билетом без права поступления в другие учебные заведения на всей территории