Жюль Верн - Удивительные приключения дядюшки Антифера Страница 24

— Однако, если у вас есть какое-нибудь указание по этому поводу, давайте обсудим его…

— Мне кажется… — возразил нотариус, — между людьми, уважающими друг друга…

— Вам напрасно это кажется, господин Бен-Омар. Ни о каком уважении между нами не может быть и речи.

По-видимому, нервное возбуждение, охватившее дядюшку Антифера, неминуемо должно было перейти в гнев. Во избежание бури Жильдас Трегомен поспешил открыть дверь, дабы облегчить неловкое положение посетителей. Но Саук словно прирос к стулу. Впрочем, ему, как подчиненному и иноземцу, не понимающему по-французски, и нельзя было сдвинуться с места, по крайней мере, пока не прикажет ему мнимый хозяин.

Бен-Омар встал, потер себе лоб, поправил очки на носу и тоном человека, покорившегося обстоятельствам, произнес:

— Простите, господин Антифер, я вижу, что вы решили не говорить мне…

— Да, решил, господин Бен-Омар, и тем более твердо, что в своем письме Камильк-паша наказывал моему отцу хранить абсолютную тайну, а мой отец, в свою очередь, то же самое завещал и мне.

— Хорошо, господин Антифер, — ответил на это Бен-Омар, — не разрешите ли тогда дать вам добрый совет?

— Интересно. Какой?

— Не пускать это дело в ход.

— Почему?..

— Потому что вы можете встретить на вашем пути одного человека, который заставит вас раскаяться…

— Кто же это?

— Саук, родной сын двоюродного брата Камильк-паши, лишенный из-за вас наследства! А он не такой человек, чтобы…

— А вы знаете этого родного сына двоюродного брата, господин Бен-Омар?

— Нет… — ответил нотариус, — но я знаю, что это очень опасный противник…

— Так вот, если вы когда-нибудь его встретите, этого Саука, передайте ему от моего имени, что я плюю на него и на всех сауков в Египте!

Назим даже не поморщился. А Пьер-Серван-Мало, выйдя на лестничную площадку, закричал:

— Нанон!

Нотариус направился к двери. Саук, идя за ним следом, по пути, как бы нечаянно, опрокинул стул — в нем клокотала злоба, он испытывал дикое желание дать Бен-Омару в спину, чтобы тот пересчитал ступеньки лестницы.

Но на пороге Бен-Омар вдруг остановился и, не глядя на дядюшку Антифера, сказал:

— А не кажется ли вам, что вы не приняли во внимание один из параграфов завещания Камильк-паши?..

— Какой?

— Тот, по которому мне вменяется в обязанность сопровождать вас вплоть до того часа, когда вы вступите во владение наследством, то есть быть с вами, пока не будут открыты три бочонка…

— Хорошо, вы будете меня сопровождать, господин Бен-Омар.

— Так нужно же мне знать, куда вы поедете!..

— Вы это узнаете, когда мы прибудем на место.

— А если это место на краю света?

— Значит, оно будет на краю света.

— Пусть так… Но знайте, что я не могу обойтись без моего главного клерка…

— Как вам будет угодно. Путешествовать в его обществе доставит мне не меньше удовольствия, чем в вашем.

Потом, перегнувшись через лестничные перила, он опять закричал:

— Нанон!..

По голосу можно было понять, что терпение дядюшки Антифера истощилось.

— Нанон!! Нанон появилась.

— Посвети этим господам! — приказал дядюшка Антифер.

— Посветить? Среди бела дня?.. — удивилась Нанон.

— А я тебе говорю — посвети!

После такого недвусмысленно выраженного требования освободить хозяина от своего присутствия, Сауку и Бен-Омару ничего больше не оставалось, как покинуть негостеприимный дом, двери которого с треском за ними захлопнулись.

Вот когда дядюшку Антифера охватила неистовая радость, такая радость, какую вряд ли ему приходилось когда-нибудь испытывать в своей жизни! И уж если бы он не порадовался в этот день, то когда же еще мог представиться подобный случай?

Наконец-то пресловутая долгота была у него в руках! Долгота, которую он ждал с таким нетерпением! Все, о чем он прежде мог только мечтать, скоро превратится в действительность. Получение несметного богатства зависит сейчас только от него самого, от той поспешности, с какой он отправится на поиски острова…

— Сто миллионов… сто миллионов! — повторял он.

— Это то же самое, что тысяча раз по сто тысяч франков, — заметил Жильдас Трегомен.

В эту минуту дядюшка Антифер, не в силах более сдерживаться, подпрыгнул сначала на одной ноге, потом на другой, затем присел на корточки, поднялся и, завертевшись волчком, стал откалывать быстрый и залихватский танец, какой трудно было бы найти в обширном репертуаре матросских танцев, отличающихся такой веселой выразительностью.

Затем, вовлекая в это кружение своего громадного друга, он заставил его двигаться с такой стремительностью, что весь дом сотрясался до самого основания.

При этом дядюшка Антифер так неистово орал, что дрожали стекла:

У меня есть дол, дол, дол!У меня есть го, го, го!У меня есть та, та, та!Долгота!Долгота!Долгота!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

в которой одна точка в географическом атласе дядюшки Антифера тщательно подчеркнута красным карандашом

В то время как Пьер-Серван-Мало Антифер в паре со своим другом Жильдасом Трегоменом отплясывал бешеную фарандолу[76], Эногат и Жюэль направились в мэрию и оттуда в церковь. В мэрии старый толстый чиновник из отдела регистрации гражданских актов, специалист по брачным делам, фабрикующий медовые месяцы, показал им в витрине объявлений уже составленное по всей форме оглашение помолвки. В кафедральном соборе викарий[77] обещал им мессу[78] с хорошими певчими, проповедью, органом и колокольным звоном — все великолепие, предусмотренное свадебным церемониалом.

Как счастлива была молодая чета, получив разрешение монсеньера[79] на вступление в брак двоюродных брата и сестры! С каким нетерпением — Жюэль, в отличие от Эногат, даже не старался этого скрыть — ждали они пятого апреля — даты, вырванной у дядюшки в минуту его нерешительности.

С каким упоением занимались они приготовлением к свадьбе, приданым невесты и ее нарядами, обдумывали меблировку и убранство уютной комнаты в первом этаже, куда щедрый Трегомен ежедневно приносил новые безделушки, некогда приобретенные им у прибрежных жителей Ранса!.. Среди этих вещиц была и маленькая статуэтка богоматери, украшавшая в свое время каюту «Прекрасной Амелии». Трегомен без малейших колебаний решил подарить ее новобрачным! Разве он не был их наперсником, и могли ли они найти лучшего, более верного хранителя своих надежд, своих планов на будущее? И раз двадцать на день по любому поводу этот добряк повторял: