Юрий Пересунько - Искатель. 1987. Выпуск №2 Страница 24

— Перед операцией Тирбах заявил: «Грош цена вашим научным изысканиям! Главным фактором, определяющим личность, являются деньги. Какие бы органы ни пересаживали, после операции останется тот, кто за нее платит».

Несколько дней Тирбах находился в реанимации. Я наведывался к нему. Он был без сознания и бредил. Звал Кэт, Рудольфа, Лиз. Кому-то клялся в любви, говорил, что он обновился и стал по-другому смотреть на жизнь,

А через день, не приходя в сознание, Эдвард Тирбах скончался.

В газетах появились сообщения о том, что перед операцией Тирбах составил новое завещание. По этому поводу высказывались самые разные предположения.

На процедуру оглашения завещания собрались представители прессы, радио, телевидения! Словно на инаугурационную речь президента.

Дело Дуономуса я считал своим и продолжал писать о нем в газете.

Нотариус неторопливо распечатал конверт. Прочитав, как положено, вступительную часть о здравом рассудке завещателя, он повысил голос:

— «Настоящим завещаю… Мой сын Рудольф Тирбах, жена Кэт и Лиз Винкли наделяются одинаковыми правами и одинаковыми частями моего наследства. Каждый из них будет получать пожизненную ренту в размере шестидесяти тысяч дин ежегодно… — В зале пронесся легкий шелест. — Все движимое и недвижимое имущество завещаю моему преемнику в делах Кларку Хьюзу, как человеку, способному распорядиться капиталом с наибольшей пользой для общества».

Так закончилась эта история, вокруг которой еще долго не стихали горячие споры.

Поскольку Высокая комиссия по определению личности Дуономуса не успела до его смерти прийти к окончательному решению, все распоряжения Тирбаха остались в силе. Комиссия переключила свое внимание на деятельность ученых Центра, подвергнув их выводы серьезному сомнению. Пересадка мозга была запрещена до получения исчерпывающих данных. Однако ученые пока не внесли в это дело никакой ясности.

Для меня это тоже не праздный вопрос. До сих пор я не знаю, кому поставить надгробный памятник со словами благодарности. Полной уверенности, что своим неожиданным обогащением я обязан Бобу Винкли, у меня нет. Сыграли свою роль гены Тирбаха или завещание — результат перехода Боба в категорию предпринимателей?

Я рад, что не успел выставить Дуономусу свои претензии. Хотя в этом случае по его реакции я бы точно узнал, с кем имею дело: Винкли, вероятно, открылся бы, а Тирбах — откупился. А сейчас ответ на эти вопросы Дуономус унес с собой в могилу.

Вечерами я часто гуляю по памятным аллеям парка, иногда вспоминаю эту историю…

Нередко меня сопровождает Кэт Тирбах. Теперь она главный редактор нашего воскресного приложения для женщин.

Рудольф остался в Париже. Его работы иногда упоминаются в печати, но знаменитостью он так и не стал. Мы изредка переписываемся и обмениваемся поздравительными телеграммами.

Лиз Винкли открыла торговое дело. Она нашла счастье во втором браке. С ней я не встречаюсь. Многочисленные заботы поглощают все мое время.

Валерий МИГИЦКО

НЕПРИЯТНОСТИ НАЧНУТСЯ В ПОЛДЕНЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

…А потом ничего не было. Ни видений, ни звуков, наполняющих мир вокруг. Ничего. Как будто попал в темный и безмолвный тоннель, ведущий в никуда, и дверь за тобой захлопнулась. Ты делаешь шаг, другой, тебе все равно куда идти, потому что ни одно направление здесь не имеет смысла, и какой-то меркнущий свет, и затихающие звуки, которые поначалу сопровождают тебя, — это только иллюзия света и звуков, проваливаешься куда то и летишь, летишь в бесконечном слепом полете.

Просыпаюсь от ощущения полного и безмятежного счастья. Я молод, симпатичен, не связан никакими обязательствами, никуда не спешу, а сам жду от возможных встреч только хорошего. Осознав все это, я вскидываю руку, чтобы посмотреть на часы, и обнаруживаю, что они стоят. Это наводит меня на мысль откинуть полог и выйти из палатки, что я и делаю.

Час рассвета давно миновал. Солнце находится где-то на полпути к зениту. Теплый его свет окрашивает в лирические полутона место действия, в центре которого мои лагерь: красная «Нива» и палатка под цвет авто. По обе стороны от лагеря тянется кряж, окаймленный голубовато-белесой водой. Здравый смысл призывал заночевать в каком-нибудь кемпинге, где народу в эту пору негусто, но я, черт побери, в отпуске, и мне нравится самому решать, что делать. Решения эти, как правило, неординарны. Наверное, потому, что остальные одиннадцать месяцев в году за меня решает кто-то другой.

Продолжаю знакомиться с пейзажем, который в радиусе возможного контакта приятно разнообразит отсутствие людей. С галерки с холодным безразличием взирают на окружающие красоты горы. Впереди, на авансцене, замерли в искусно выписанных декорациях моря несколько лодок. С этими лодками связана какая-то тайна, ибо расположились они довольно далеко от берега и в них никого нет. Мыс с указующим перстом маяка неспешно огибает чернобокий танкер под заморским флагом.

Забота о приличествующем случаю костюме заставляет меня наведаться в палатку и оставить там джинсы и свитер. Появляюсь в одних плавках и оглядываю себя как бы со стороны. Грудь развернута, в облике чувствуется сила, взор решителен и смел. Вот только подзагореть бы малость… Воображаю в десятке метров от своего местонахождения некую соблазнительную блондинку и под ее восхищенным взглядом медленно вхожу в воду.

Вода тепла и почти невидима; на близком дне рельефно выделяется каждый камешек. Погружаюсь по грудь и выдаю метров тридцать энергичного спринта кролем, убеждая себя и блондинку в том, что и «мы не лыком шиты». Финишировав, переворачиваюсь на спину и застываю в блаженном состоянии ленивого покоя.

Возвращаюсь на берег и обнаруживаю, что блондинка исчезла. Жаль, позавтракали бы вместе. Подхожу к «Ниве», открываю багажник и приступаю к ревизии своих припасов. Осмотр отнимает немного времени, ибо последние представлены булкой, купленной сутки назад в Ростове, и термосом кофе, сваренным вчера вечером в Сухуми. Булка черствая, кофе совсем остыл, но первый же опыт с ними оказывается весьма успешным и вызывает желание продолжить эксперимент.

Покончив с завтраком, сажусь в кабину и минуту—другую созерцаю в зеркале заднего вида собственную физиономию. Двухдневная щетина придает ей какой-то пиратский вид. Приводить себя в порядок у меня нет ни малейшего желания, да и не для кого, но «джентльмен — он и в Африке джентльмен». Приободренный этой мыслью, лезу в чемодан за бритвой.