И Ковтун - Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I Страница 25

— Думаю, с вами об этом можно говорить?

В глазах Сорокина на мгновение пропал пьяный блеск, глаза протрезвели и растерянно уставились на нее.

Строгий взгляд обманул его, заставил шепотом ответить.

— Пишет, — Сорокин боязливо оглянулся и еще тише добавил, так тихо, что Гина едва расслышала, — позавчера письмо получил.

Ответила так же тихо:

— Я получила неделю назад.

Ответ вполне успокоил Сорокина и отогнал робкие подозрительные мысли.

Сдерживаясь, чтобы не раскрыть игру и не вызвать никаких подозрений, она взвешивала каждое слово.

— Я так боюсь за Игоря.

— О, не беспокойтесь, мистер Эрге знает, что делает.

— Но все же дело рискованное.

— Конечно, конечно, но зато какое дело! А вообще мистеру Эрге нечего беспокоиться. Я подобрал таких молодчиков, что ад перевернут!

Сорокин говорил теперь самодовольно, гордясь собой.

— Я даже не представляю, где это.

— И неудивительно, — свысока ответил Сорокин, — это у черта на куличках. Только мистеру Эрге могла прийти в голову такая мысль. Вы представьте себе — с Алеутских островов, из-за океана в Якутию, в непроходимую тайгу, в край врага, это же неслыханный в истории рейд!

Гина сжала пальцы, и ногти больно впились в тело. Едва сдержала себя, чтобы не вскрикнуть: «А Виктор, Виктор?»

Устало приложила ко лбу руки, тихо попросила:

— Отвезите домой. Мне плохо.

Спальня казалась тесной и душной. Гина металась из угла в угол, садилась на диванчик, пыталась сильнее сжать маленькими ладонями виски и с тихим отчаянием говорила себе:

— Что же делать, что же делать?

Ясно и понятно — Виктору угрожает смертельная опасность. А может, уже сейчас он лежит где-то замертво? Все неясные подозрения оформились, их укрепили незначительтельные, казавшиеся второстепенными события, которые она оставляла когда-то без внимания, не придавая им никакого значения.

Страшная тревога сдавила сердце. «Виктор, дорогой Виктор, друг мой синеглазый, одного тебя я любила и так подло, малодушно покинула». Думала и чувствовала, что сейчас могла бы бросить все, от всего отречься, пойти за ним, рабски покорно и безвольно.

— Что же делать?

Тогда вспомнила о кабинете Эрге. Может, там что-нибудь есть? Может, именно там ключ к тайне. Пьяный Сорокин в такси хвастливо бормотал о каких-то сокровищах. Она не расспрашивала подробнее, боялась выдать себя. А теперь в отчаянии, задыхаясь, тревожно прошла из спальни в кабинет. Со времени отъезда Эрге там все оставалось по-старому. Никто не заходил в кабинет, только служанка каждое утро смахивала пыль со стола и протирала статуэтки, модели дирижаблей и шкафы.

На столе, кроме письменных принадлежностей, ничего не было. Гина подергала средний широкий ящик — заперт. Со злостью дернула ящик на себя. Беспомощно оглянулась, увидела сбоку у куска породы, служившего пресс-папье, узкое, блестящее стальное долотце. Схватила его и подсунула под замок. Навалилась всем телом на рукоятку, дерево затрещало под напором, резко хрустнул замок.

Как воровка, выдвинула ящик, дрожащими пальцами вытащила все бумаги, папки, начала внимательно просматривать.

Найдя фотографию письма Горского, чуть не вскрикнула.

Испуганными глазами читала постскриптум:

«…Поведаю вам то, о чем никогда и никому не говорил. Дело вот в чем… из чистой платины. Я долго расспрашивал хозяина, где он его достал — тунгус упорно не желал отвечать…

…Азиатский аэролит. Я, конечно, скептически отнесся к этой истории… Но вообразите мое удивление, когда я в другом чуме наткнулся на такой же точно камень, точнее, кусок платины… видел в земле множество глубоких воронок… белого камня (т. е. в платину!). Тот шаман… охраняет хозяйство от страшных пожаров…»

Гина вскрикнула. Она поняла, о каких сокровищах пьяно бормотал в таксомоторе Сорокин. Поспешно листала другие бумаги, но это были малозначащие деловые записки. Только под конец попалась на глаза небольшая карта, на ней красным карандашом была смело проведена прямая линия от Алеутов до Туруханского края — Эрге, обдумывая план своей авантюры, бессознательно начертил карандашом эту линию.

С минуту Гина сидела неподвижно, беспомощно глядя на горящую лампу. За эту минуту в голове успели сложиться десятки планов. Но все они были непригодны, фантастичны, она и сама это хорошо понимала. Оторвав взгляд от света, тихо положила голову на руки.

Ясно и понятно. Вот теперь уже совершенно ясно! Вот теперь-то необходимо твердо, решительно спросить себя: «Что же делать?»

Долго сидела так, закрыв глаза, мысленно спрашивая себя:

— Что же делать?

Тихо поднялась, спокойно спрятала все бумаги в ящик, погасила свет, вернулась в спальню. Но и раздевшись, долго не могла заснуть. Лежала на спине с открытыми глазами, спрашивала себя спокойно и твердо:

— Что же делать?

Спрашивала по инерции, потому что вполне осознала, что именно она будет делать и как поступит.

Опасения Аскольда по поводу встречи с дядей не оправдались. Обеспокоенный теплой погодой, которая буквально пожирала последние остатки снега, профессор Горский даже не стал подробно расспрашивать племянника о новом товарище, который должен был стать участником экспедиции.

Он лишь крепко пожал Самборскому руку и пробурчал что-то себе под нос о трудностях дороги и о том, что каждому, дескать, придется хорошенько потрудиться.

Марич и вовсе ничего не сказал, только произнес свою фамилию и приветливо улыбнулся.

Не до разговоров было. Теплый ветер, вестник весны, каждый раз все теплее и чаще овевал суровые лица участников экспедиции. Аскольд радовался, что все сложилось наилучшим образом, и, шагая рядом Павла, весело подмигивал: а что я тебе говорил, ага?

Продвигались вперед медленно, с чрезвычайными сложностями. С трудом преодолевали каждую сажень размокшей дороги. Порой сани ползли по вязкой грязи, и тогда все вместе впрягались и помогали усталым лошадям. Снег таял быстро и заметно. Талая вода заполняла глубокие лощины, овраги, приходилось распрягать лошадей и самостоятельно извлекать сани из воды.

На шестой день вдали зачернели берега Ангары. Река набухла водой, зловеще синяя, готовая в любую минуту разорвать ледяные оковы. Еще медленней двинулись дальше. Впереди осторожно шел проводник, а за ним чередой, тихо и молчаливо, как на похоронах, ползла экспедиция. Кони пугливо настораживали уши, чуя опасность, и бережно касались копытами ноздреватого льда.

Круглые сутки шли без сна и пищи, с натянутыми, как струны, нервами.