Михаил Ляшенко - Мир приключений № 4, 1959 Страница 25

Когда Крэгс в центральной лаборатории следил за работой удивительных машин, он восхищенно заявил Андрюхину:

— Ваши Петруши великолепны… великолепны! Они не хуже моих черепах! Только не могут размножаться… Рядом с этими удивительными существами я испытываю то же, что ощутил в детстве около старинного парового молота! Ничтожна человеческая силенка перед тяжкой, страшной силой парового молота. То же и здесь. Даже гениальный человеческий мозг не сравнится с мозгом наших машин.

— И все же без нас они ничто! — весело подмигнул Андрюхин Крэгсу, хлопая по плечу безмолвного, сосредоточенного Петра Николаевича, изо рта которого непрерывным потоком шла тонкая перфорированная лента с бесконечными рядами пробитых отверстий. — Никакому Петру Николаевичу, как и вашим плодовитым черепахам, никогда не придет в голову новая — понимаете? — совершенно новая идея, как будто даже противоречащая предшествующим законам…

Институт долголетия, готовясь к историческому опыту, работал не менее напряженно. Юру положили на двадцать дней в специальную палату, за ним наблюдали десятки лучших биологов и врачей. Потом, спустя много времени, он вспоминал эти двадцать дней как напряженные и трудные в его жизни. У него было такое впечатление, что его выворачивают наизнанку. Юру кололи, просвечивали, заставляли глотать тоненькие и потолще резиновые шланги с какими-то радиоактивными бляхами на конце и без блях, брали бесконечное количество раз пробы крови, кожи, мышц, волос, оперировали, чтобы добыть образцы нервных волокон и сосудов, он должен был наполнять всякие баночки и бутылочки, через него пропускали токи различной частоты, подвергали действию каких-то лучей и только что не истолкли в порошок…

Неожиданно Юра обнаружил, что отношение к нему многих людей, причем именно тех, кого он знал и к кому питал самые хорошие чувства, в чем-то изменилось. Как-то утром, когда Юре только что сделали очередное просвечивание «на клетки», зашел Борис Миронович Паверман. Он сунул ему огромный апельсин и уселся на постели, в ногах. Заглянувшая в палату сестра тотчас велела профессору пересесть на стул и отобрала у Юры апельсин.

— О, нелепая биология! — возмутился Паверман. — Маги, чародеи!

Несколько отведя душу, он незаметно для себя принялся поедать принесенный апельсин и, не глядя на ухмылявшегося Юру, спросил:

— Ну как?

— Нормально.

— Хочешь апельсин?

— Так ведь нельзя…

— Плюнь ты на них! Они тебя вообще-то кормят?

— Какими-то отварами, настоями…

— Вот гадость, должно быть? — Паверман сморщился.

— Нет, ничего.

— Тебе все ничего… Ну, а как вообще?

— Нормально…

— Да? Слушай, ты все-таки того… Я пришел тебе сказать, что еще не поздно. Скажи, что ты передумал.

— Что передумал? — удивился Юра.

— Вообще, я ничего не понимаю! — Паверман вскочил и забегал по комнате. — Рихтер, изучая природу молнии, погиб, погиб сам, никого не подставляя! Менделеев сам поднимался в воздушном шаре! Пикар сам поднимался на стратостате! Ру и Павловский себе первым прививали новые сыворотки! Биб сам спускался в батисфере! Потехин сам летал на Луну! Почему же я должен уступать риск и честь первого испытания? Это нарушение научной этики. Я написал письмо в Цека!

Юра молча смотрел на него и улыбался. Эта улыбка вывела профессора Павермана из себя.

— Ах, вы улыбаетесь!.. Вы не хотите со мной разговаривать! — неожиданно он перешел на «вы». — Откуда-то является молодой человек, и почему-то именно он должен сделать то, что я готовил всю жизнь. Это справедливо? Я вас спрашиваю: это справедливо?

Но Юра и тут промолчал. Улыбка медленно погасла, он спокойно смотрел на взволнованное лицо профессора.

— Конечно, я просто дурак, — сказал вдруг Паверман, быстро наклонился, крепко обнял Юру и ушел, почти убежал…

Потом пришли несколько человек из хоккейной команды долголетних во главе с тем, который так ловко помог Юре забрасывать шайбы в знаменитом матче с кибернетиками. Его звали Смельцов, ему шел сто двадцать восьмой год; коренастый, медлительный, с матово-бледным лицом и легкой проседью в густых, волнистых волосах, он выглядел сорокалетним.

— Скажите, вы представляете себе нашу жизнь, жизнь так называемых долголетних? — заговорил Смельцов. — По условиям, которые заключены с нами, мы обязаны находиться постоянно на территории академического городка. Вам, например, за несколько дней надоели бесконечные анализы и исследования, а представляете, как они осточертели нам за много лет? Среди нас есть, конечно, и такие, которые просто радуются прожитым годам и тянут жизнь из какого-то спортивного интереса… Но большинство уполномочило нас переговорить с вами и с Иваном Дмитриевичем… Ну не разумнее разве провести опыт, использовав кого-либо из нас? В случае неудачи — потеря невелика… Мы просим вас подумать, отбросить всякие личные соображения и помочь Ивану Дмитриевичу решить вопрос по-государственному…

Юра при первом удобном случае рассказал об этих визитах Жене, стараясь ее развеселить.

— Тебя это удивляет? — Она коротко метнула на Юру взгляд огромных сердитых глаз. — Или смешит?

— Скорее смешит, — признался он.

— Вы слишком самонадеянны, товарищ Бычок! — заявила она. — То есть нет, извините, Человек-луч! Тебя ведь так теперь зовут. И тебе это, конечно, страшно нравится…

— А что? Красиво! — согласился Юра.

— Конечно!.. — сердито пробормотала Женя.

И вдруг почувствовала, как на нее надвигается волна ужаса… Впервые она необыкновенно ясно поняла, что, собственно, произойдет: Юра исчезнет, его не станет, он превратится во что-то вроде солнечного луча, что нельзя ни взять в руки, ни потрогать. И все это готовят сотни людей, сотни машин, готовят нарочно… Он распадется на какую-то светящуюся пыль, даже не в пыль, а в ничто… Как может из ничего, просто из света, вновь возникнуть человек? Это невозможно, это заведомое убийство, в котором никто, конечно, не признается из упрямства, из почтения перед своей наукой…

Население Майска, свободное от работы, и все, кто мог из окрестных колхозов, уже третьи сутки дежурили на границе академического городка. Среди толпы шли совершенно фантастические разговоры о том, что ученые изобрели способ оживлять умерших. Собрались тысячи людей, многие из них не уходили и ночью…

Утром десятого февраля академический городок выглядел необычайно. Лишь пятьдесят человек получили специальные пропуска на территорию, откуда производился запуск луча, и лишь тридцать сотрудников имели допуск на аэродром. Но все, кто жил и работал в академическом городке, ушли в лес, окружавший аэродром, и нетерпеливо выглядывали из-за каждого куста, из-за каждого занесенного снегом пня…