Джон Карре - Верный садовник Страница 25

Посмотрел на гроб Тессы перед алтарем, украшенный желтыми фризиями Джастина. Глаза наполнились слезами, которые волевым усилием тут же были осушены. Орган играл Nunc dimittis! , Глория пела, четко выводя каждое слово. «Вечерняя молитва в ее частной школе, – подумал Вудроу. – Или в моей, – он в равной мере ненавидел оба заведения. – Сэнди и Глория, рожденные несвободными. Разница лишь в том, что я это знаю, а она – нет. «Господь ныне разрешает тебе, Его слуге, уйти с миром». Иногда мне хочется именно этого. Уйти и не возвращаться. Но где обрести этот мир? – Взгляд его вновь вернулся к гробу. – Я тебя любил. Насколько легче теперь это сказать, в прошедшем времени. Я тебя любил. Я был контролируемым выродком, который не мог контролировать себя сам, на что ты мне и раскрыла глаза. А теперь посмотри, что произошло с тобой. Прикинь, почему это произошло с тобой.

Нет, я никогда не слышал о Лорбире. Я не знаю длинноногой венгерской красавицы по фамилии Ковач, и больше не стану прислушиваться к безрассудным, бездоказательным версиям, которые, как церковные колокола, гудят в моей голове, и теперь меня абсолютно не интересуют смуглые плечи хрупкой, одетой в сари Гиты Пирсон. Одно я знаю точно: после тебя никому не будет дано узнать, какой робкий ребенок обитает в теле солдата».

Чтобы отвлечься, Вудроу принялся изучать церковные витражи. Святые мужского пола, все белые, никаких Блюмов. Тесса пришла бы в ярость. Мемориальный витраж: белый мальчик в матросском костюмчике в окружении с обожанием смотрящих на него обитателей джунглей. «Хорошая гиена чует кровь за десять километров». Опять к глазам подступили слезы. Вудроу сосредоточил все внимание на стареньком святом Андрее, очень похожем на Макферсона, хозяина гостиницы, в которой они жили, когда возили мальчиков на Лох-О, половить лосося. Яростный шотландский взгляд, рыжеватая шотландская борода. «Что они о нас думают? – он обежал взглядом черные лица. – И что, по нашему разумению, делаем здесь мы, молясь нашему белому английскому богу и нашему белому шотландскому святому, одновременно превратив эту страну в испытательный полигон для высококлассных авантюристов?»

«Лично я пытаюсь что-то изменить», – ответила ты, когда я игриво задал тебе этот вопрос на танцевальной площадке «Мутайг-клаб». Но ты не просто ответила на вопрос, ты попыталась использовать его против меня. «А что делаете здесь вы, мистер Вудроу?» – пожелала знать ты. Оркестр играл очень громко, и нам приходилось прижиматься друг к другу, чтобы расслышать друг друга. Да, говорили твои груди, да, говорили твои глаза, когда я решался взглянуть в них. Да, говорили твои бедра, покачивающиеся под моей рукой. Ты можешь взглянуть и на них, насладиться ими. Многие мужчины наслаждались, незачем тебе ходить в исключениях.

«В основном помогаю кенийцам сберегать то, что мы же и дали», – прокричал я, перекрывая музыку, и почувствовал, как твое тело напряглось и отпрянуло еще до того, как я закончил фразу.

«Мы ничего им не дали! Они все взяли! Силой! Мы ничего им не дали… ничего!»

Вудроу резко обернулся. Как и Глория. Как и по другую сторону прохода Коулриджи. Снаружи донесся крик, послышался удар чем-то тяжелым, зазвенело разбитое стекло. Через открытую дверь Вудроу увидел, как два перепуганных церковных служки в черных костюмах закрывают ворота во двор, а полицейские в касках, с дубинками в руках образуют кордон. На улице, где собрались студенты, горело дерево, а два автомобиля лежали на крыше, колесами вверх. Перепуганные водители и пассажиры не решались вылезти из кабин. Поощряемые толпой, десятка полтора девушек и юношей облепили сверкающий черный лимузин «Вольво», на таком же ездил Вудроу. Общими усилиями приподняли его, завалили сначала набок, а потом, с громким «бам», на крышу. Вот тут полиция перешла в наступление. Если и ждала сигнала, то он поступил. Секундой раньше полицейские стояли, как изваяния, а тут рванулись вперед, останавливаясь лишь на пару мгновений, чтобы угостить еще несколькими ударами дубинок тех, кого им уже удалось сбить с ног. Подкатил брон евик, в кузов покидали с полдюжины окровавленных тел.

– Университет – это пороховая бочка, старина, – объяснил Донохью, когда Вудроу поинтересовался его мнением. – В грантах отказано, преподаватели не получают жалованья, должности отдают богатым и глупым, общежития и аудитории переполнены, туалеты заколочены, двери сорваны с петель, вероятность пожара огромная, потому что еду они готовят на кострах, которые разжигают в коридорах. Нет света, при котором можно читать, нет книг, по которым можно учиться. Бедных студентов вышвыривают на улицу, потому что государство приватизирует систему высшего образования, ни с кем не советуясь, и образование становится доступным только для богатых, плюс результаты экзаменов покупаются, а студентам настоятельно рекомендуют получать образование за рубежом. Да еще вчера полиция убила пару студентов, а их друзьям, по какой-то причине, это определенно не понравилось. Есть еще вопросы?

Церковные ворота опять открылись, заиграл орган. Служба возобновилась.

На кладбище властвовала жара. Старый священник замолчал, но шум не стихал, а солнце по-прежнему жарило немилосердно. По одну сторону мощный динамик обрушивал рок-версию «Аве Марии» на группу черных монашек в серых рясах. По другую – футбольная команда прощалась с одним из игроков. А в аэропорту Уилсона в этот день проходили какие-то соревнования: маленькие, ярко окрашенные самолетики взлетали каждые двадцать секунд и выписывали в небе фигуры высшего пилотажа. Старик-священник опустил молитвенник. Носильщики шагнули к гробу. Взялись за него. Джастин, по-прежнему стоявший один, вроде бы пошатнулся. Вудроу уже шагнул вперед, чтобы поддержать его, но Глория ухватила его за рукав затянутой в перчатку рукой.

– Он хочет побыть с ней наедине, идиот, – прошипела она сквозь слезы.

Пресса такой тактичности не проявила. То был снимок, которого они все ждали: черные носильщики, которые опускают гроб с убитой белой женщиной в африканскую землю, и наблюдающий за этим муж, которому она наставляла рога. Мужчина с изрытым оспинами лицом, короткой стрижкой и фотоаппаратами на пузе протянул Джастину садовый совок с землей, надеясь заснять вдовца, бросающего землю на гроб. Джастин отвел его руку. При этом его взгляд упал на двух оборванцев, которые подкатили деревянную тачку к краю могилы. В тачке бултыхался цементный раствор.

– Будьте любезны сказать, что вы тут делаете? – спросил он таким резким голосом, что все повернулись к нему. – Не затруднит кого-нибудь выяснить у этих господ, зачем они привезли сюда цемент? Сэнди, пожалуйста, мне нужен переводчик.

Забыв о Глории, Вудроу, генеральский сын, быстро подошел к Джастину. Тут же рядом оказалась Шейла, подчиненная Донохью. Обменялась несколькими фразами с оборванцами. Повернулась к Джастину.

– Они говорят, что делают это для всех богатых, Джастин.

– Делают что? Я тебя не понимаю. Пожалуйста, объясни.

– Цемент. Препятствует грабителям, которые разрывают могилы. Богатых хоронят с обручальными кольцами и в красивой одежде. Вазунгу – лакомый кусок. Они говорят, что залитые цементом гробы не вскрывают.

– Кто научил их это делать?

– Никто. Их услуги стоят пять тысяч шиллингов.

– Пожалуйста, пусть они уйдут. Попроси их об этом, Шейла, только вежливо. Мне не нужны их услуги, и я не собираюсь платить им деньги. Пусть забирают свою тачку и уходят, – а потом, возможно, не доверяя Шейле, не будучи уверенным, что она донесет до них точный смысл его слов, подошел к самой могиле, встал между ее краем и тачкой и, как Моисей, простер руку, указывая куда-то за головы собравшихся проводить Тессу в последний путь. – Пожалуйста, уходите, – приказал он. – Немедленно. Благодарю вас.

Люди расступились, освобождая тропу, указанную простертой рукой Джастина. Оборванцы покатили по ней тачку. Джастин наблюдал, пока они не скрылись из виду. В жарком мареве могло показаться, что уходят они прямо в бездонное небо. Джастин развернулся, обвел взглядом репортеров.

– Буду вам очень признателен, если вы уйдете. Вы были очень добры. Благодарю вас. Прощайте.

Без возражений, к удивлению остальных, репортеры убрали фотоаппараты и блокноты и ретировались, бормоча: «До встречи, Джастин». Он же вновь встал в изголовье могилы. И тут же к могиле протиснулись африканские женщины, образовав полукруг в ногах. Все, как одна, в платьях в синий цветочек с гофрированной юбкой и наброшенном на волосы шарфе из того же материала. По отдельности они казались бы инородным телом, вместе – неотъемлемой частью общества. Они запели, поначалу очень тихо. Никто не руководил ими, не обеспечивал музыкального сопровождения, многие плакали, но они не позволяли слезам отражаться на голосах. Пели они в лад, на английском и суахили, голоса набирали силу: «Kwa heri, Tessa… Тесса, наша подруга, прощай… Ты пришла к нам, мама Тесса, маленькая мама, ты отдала нам свое сердце… Kwa heri, Tessa, прощай».