Виктор Бурцев - Зеркало Иблиса Страница 27

— Я вас понимаю. Однако скажите свое мнение.

— Зачем оно вам?

— Можете считать, что я соскучился по умному собеседнику. После наших дневных приключений тянет пофилософствовать, согласны? Установим перемирие…

— Да. — Фрисснер усмехнулся. — Говорят, такое бывает после ночного артобстрела.

— Охотно верю…

— Странно, но однозначно ответить на ваш вопрос, Людвиг, я не могу.

— То есть? Вам все равно, есть ли эта штука или ее вообще нет?

— Нет, почему же? Не все равно, я как-то не привык гонять своих ребят на рискованное дело без всякого смысла. Конечно, мне бы хотелось найти то, за чем мы идем. Так что получается, что в существование… — Фрисснер помялся, — артефакта, будем так называть, я верю.

— Да, действительно получается. Вы ухитрились дать название тому, о чем я говорил. Вера. Вы верите, но не знаете.

— Это еще называется: хотеть верить.

— На мой взгляд, разница между верой и желанием верить не такая уж большая.

— Как посмотреть…

— И смотреть нечего, хочешь верить — верь! А что касается мистических особенностей артефакта?

— Мне кажется, это бред, — отозвался Фрисснер. — Сказки, которые местное население наплело в изобилии вокруг чего-то… обыкновенного.

— Почему?

— Знаете, Людвиг, технический уровень всего исламского мира сильно отстает от технической мысли Европы. Представьте, как посмотрели бы эти люди всего пару сотен лет назад на наш сегодняшний танк! Сколько легенд и сказок наворочали бы они вокруг обыкновенной, пусть и сложной, машины.

— Да, но современный танк не может попасть в то время.

— Не может, но это только пример. Предположение.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что все эти мистические сказки о чудесах, об артефактах не больше чем… результат нашего непонимания. Огромного непонимания чего-то вполне объяснимого.

— И какова же, по-вашему, природа непонимания?

— Очень просто. Нет знаний, которые бы помогли нам освоить то, чего мы сейчас не понимаем. Так же, как у бедуинов сто лет назад не было бы знаний для того, чтобы постигнуть случайно заскочивший к ним танк. И даже для того, чтобы как-то объяснить сам факт его появления.

— Вы сами себя опровергли. Получается, что вы верите в те сказки, которыми кишит пустыня. Просто, по вашим же словам, мы не обладаем должными знаниями, чтобы увидеть в этих сказках истину и… — Ягер покрутил в воздухе пальцами, — и вскипятить на огне воду.

— Да, но среди сказок еще нужно выделить ложь, которая неизменно будет там присутствовать.

— Совсем не обязательно. В примере с тем же танком… Тогдашние бедуины могли бы слышать от кого-то, что этот неведомый артефакт-танк способен метать на невероятное расстояние огонь и смерть. Но привести в действие механизм они бы не смогли. Таким образом, таинственное свойство артефакта-танка оказалось бы недоказуемым и со временем было бы признано враньем. Мы опять упираемся в вашу теорию о том, что обществу нужны знания для использования той или иной системы. А значит, неправды в сказках нет!

Фрисснер задумался.

— Получается, — через некоторое время сказал он, — что с большой долей вероятности можно допустить существование всего. Только следует учитывать, что у человечества часто нет достаточно знания, чтобы убедительно доказать это?

— Ну, в общем так.

— То есть легенды не лгут. И если у тебя не получается то или иное, описанное ранее, действие, то виноват в этом только ты. Это весьма опасные речи, Людвиг.

— Не сказал бы. Это частный случай ницшеанской философии.

— Вы изучали Ницше? — спросил Фрисснер.

— Так же как и вы.

Фрисснер кивнул и выудил из вещмешка флягу.

— Глотните. Коньяк.

Ягер благодарно что-то промычал и, запрокинув, флягу, сделал глоток.

— Неплохо, — сказал он, возвращая фляжку, — Хотя я далек от этого эстетства… Конечно, я могу отличить хороший ром от плохого и водку от шнапса, но…

— Понятно. — Фрисснер тоже глотнул обжигающей жидкости. Поболтал фляжку, пытаясь по звуку определить, сколько в ней осталось.

— Как вы считаете, мы надолго застряли? — спросил Ягер, оглядывая темные силуэты грузовиков.

— Не знаю. Завтра Богер и Вайсмюллер разберутся.

— Ваш Богер — хороший механик?

— И Каунитц тоже. — Фрисснер усмехнулся. — Кроме меня все довольно хорошо понимают в машинах. Однако боюсь, что мы тут зависнем еще на день…

— Плохо, — с отвращением сказал Ягер и кинул очередную ветку в огонь. — Слишком много плохого для начала экспедиции. И эти чертовы оазисы, и эта буря, которая ведет себя, как взбалмошная баба… Что вы по этому поводу думаете?

Фрисснер покачал головой.

— Знаете, Людвиг, вы можете считать меня трусом, но я стараюсь не думать об этом. Как бы там ни было, я больше материалист, это было привито мне моим отцом. Но когда… Я не люблю испытаний веры. Испытания веры — это привилегия христиан, вот пусть они этим и занимаются. А я не христианин и вы, как я понимаю, тоже.

Ягер согласно кивнул.

— Да, но у меня несколько другой случай. Я не страдаю от избытка материализма.

— Да ну? — Фрисснер удивленно поднял брови. — Неужели вы мистик?

Ягер пожал плечами:

— Нет… Я религиозный человек. Я верю в богов.

— И как это согласуется с ницшеанством?

— Напрямую… Не в этом сейчас дело. Вас не смущает, что мы, люди совсем других… религиозных ориентиров, идем за откровенно мусульманским артефактом? За предметом, который принадлежит к иной, совершенно иной системе ценностей…

— Нет, я же материалист. По крайней мере, по большей своей части.

— А я много над этим думаю… Мне кажется это странным. Фрисснер покачал головой и стал устраиваться на ночлег.

— В вас вскрываются совершенно неожиданные пласты, Людвиг. Я не рискну разбираться в них на сонную голову. Предлагаю лечь спать. Завтра будет весьма нелегкий день, придется много работать.

— Ваша правда, штурмбаннфюрер…

— Капитан…

— А какая разница, если вы в штатском? Фрисснер задумался:

— Философская ночь, Ягер. Это на нас так действует пустыня. И я, наверное, соглашусь с вами, в штатском… нет никакой разницы.

Ягер прокашлялся и тоже начал укладываться на ночлег.

32

Ничего не было, кроме единого вскрика, и вот — они все у Нас предстали.

Скорпион взбежал на песчаный бугорок и резво помчался дальше, словно микроскопический танк будущего с угрожающе поднятым хвостом-ракетометом.

Наверное, так они и будут выглядеть — юркие, непривычные… То ли дело нынешние стальные гробы.

Богер бросил окурок и тщательно затоптал его в песок, потом улыбнулся сам себе: «Пожара боишься?»

В голове продолжало вертеться: «У вас семья, штурмбаннфюрер Богер. Жена, двое детей, мать-старуха. Вы ведь не хотите, чтобы мы лишили их продовольственных карточек?». Откуда дети, какие дети? Правильно сказал ученый, это, наверное, то будущее, которого на самом деле не нужно ждать, которого не будет.

Каламбур — будущее, которого не будет.

«Чертовщина. Больше ни за что не полезу, — решил Богер. — Интересно, что видел сам ученый, если его так приложило?

В любом случае будет что рассказать ребятам. Только, никто не поверит. И надо выбраться отсюда, а ведь еще даже никуда и не забрались, так, на полпути…»

Забарахливший грузовик стоял у Макса за спиной, метрах в пяти. Солдаты ковырялись в моторе, переругиваясь вполголоса и чем-то неприятно лязгая. Словно черный противотанковый надолб, неподалеку на песке сидел проводник Муамар. Он то ли дремал, то ли молился, под тряпками не было видно.

Богеру он не нравился, как не нравится все, чего ты не в силах понять. Сплюнув на песок вязкий желтый комок, Макс поднялся, подошел к проводнику и с удивлением обнаружил, что тот играет сам с собой в миниатюрные шахматы. Фигурки величиной с ноготь были расставлены на складной доске чуть больше ладони, и партия, кажется, началась совсем недавно. Белые потеряли пару пешек, черные — пешку и коня.

— Шахматы? — как можно дружелюбнее спросил Богер, полагая, что это слово по-арабски звучит как-нибудь похоже.

Муамар поднял голову и внимательно посмотрел на подошедшего офицера, как смотрят на забравшееся в огород домашнее животное — без капли злости.

— Шахматы? — повторил смутившийся Богер. Он испытывал странное чувство, словно застал незнакомого человека голым или за каким-то сокровенным занятием.

Муамар утвердительно кивнул. Богер отдал бы голову на отсечение, что араб ухмыльнулся под своей повязкой.

— Можно? — спросил Макс, указывая пальцем сначала на себя, затем на доску.

Муамар снова кивнул, вернул на доску «съеденные» фигуры и пощелкал ногтем по черному ферзю.

— Ты играешь черными? — Богер показал на Муамара, потом на строй черных фигур.