Валерий Поволяев - Свободная охота (сборник) Страница 27

В конце улицы промелькнула машина. Такси. Старый французский «ситроен», окрашенный в жёлто-белый цвет, за ним ещё одна машина, тоже такси, только краска была другой, чёрно-белой. Похоже, машины эти пригнали из Кабула. То ли свадьбу какую обслуживают, то ли принято решение, что столичные такси должны работать и в малых городках, кишлаках и селеньицах, прижимающихся к горам. Тут всё живое жмётся к горам. У каменных рыжих круч и защиту проще найти, и от ветра укрыться, и топливо – живучую жилистую арчу – сыскать. Топливо тут зимой дорогое – дороже зерна…

Вслед за такси, мгновенно скрывшись в тяжёлом пылевом облаке, мелькнула тележка хазарейца – тёмного, словно сажей припыленного, проворного – вон как тянет человек грузовую тележку, от машины не отстает. Обычно хазарейцы угрюмы, голос подают редко, говорить – почти не говорят, будто не знают языка либо вообще немые от рождения; работа у них одна – перевозить тяжести. Выходит, что и душа у хазарейца – в тележке, в колёсах, в копнах сена, в узлах и баулах, в мешках угля, которые ему приходится возить. Не позавидуешь хазарейцам – самым молчаливым, самым бедным людям Афганистана. Иная судьба им необходима, иной уклад, иные заботы, и не за горами всё это. Пора хазарейцу с тележкой прощаться и переходить на механическую, бензиновую тягу.

– Что это за машины? – сдёрнув панаму с носа, деловым тоном поинтересовался Матвеенков.

– Такси, – односложно ответил Князев, но односложность ответа не для Матвеенкова: ходячий лопоухий колобок, подражая Князеву, старался всё на ус намотать, всё понять. Поговорка про то, что любопытные мало живут и вообще «любопытной Варваре нос оторвали», выдумана ленивыми людьми для потакания собственному безразличию, для оправдания своей лени. А если припекает, если опасно, то выживает, извините, только любознательный человек, который по звуку пули узнает, откуда она выпущена, а по хрипу выплюнутого из горловины гранатомёта заряда – где эта железная смерть шлёпнется. Есть вещи, которые собственным горбом да собственной «мозгой» только и познаются.

– А почему они разного цвета, такси-то? – любопытствовал Матвеенков. – Потому что принадлежат разным частным компаниям?

Снова покрутил Матвеенков круглой головой налево, направо. Сейчас обязательно ещё какой-нибудь вопрос задаст, не утерпит ведь. Голова у Матвеенкова крутится, будто вместо шеи у него хорошо смазанная втулка. Панама, в свою очередь, так же на голове крутится, словно новенькая, ещё не помятая миска. Панама у Матвеенкова действительно новенькая, невыцветшая, болотно-защитного, военного, как почему-то принято считать, тона, хотя такой цвет моден и на гражданке, особенно у форсистых девиц. А у Князева панама на износе – он в ней и патроны хранил, и кашу ел, и воду пил, и вместо утирки пользовался, – выцвела, обелесела, сделалась мягкой, как салфеточная бумага, которая нежна и невесома. В общем, настоящий головной убор солдата.

– А что такое час «Ч», товарищ сержант? – неожиданно спросил Матвеенков.

– Час «Ч»? Читал я об этом в военной литературе. Только не час, по-моему, называется, а время «Ч». Хотя обозначает действительно час. Час, когда атакуют окопы противника. Час, к которому… в общем, долго и трудно готовятся. Это час, когда человек, наверное, сжимается донельзя, в комок нервов, превращается, что называется, в час-экзамен. Это, может быть, один-единственный час в жизни человека, другого такого не выдастся. По-моему, так.

– Звучит как торжественно: время «Ч», час «Ч»!

– Обычно звучит, по-военному.

– Вы не романтик, товарищ сержант.

Улочка, по которой они шли, была рассечена отрогом – глиняным, запыленным рыжей мучнистой пылью спуском, ведущим к базару. Базар, как и сам спуск, был всегда забит народом. Тут толкались какие-то дремучие старики, наряженные в тёмное, торговали камнями, серебром, поделками под старину. Словно бы объединенные какой-то общей тайной, стояли старики в выгоревших чалмах, с неподвижными, словно бы застывшими в неком мудром спокойствии, глазами и торговали «кровью земли», как тут называют мумиё.

Мумиё здесь продается практически на каждом углу. Коричневый липкий ком, обернутый в квадрат целлофана, стоит пятьсот афгани. Но это сырое мумиё, его ещё надо очищать или, как иногда говорят, варить. Для этого ком «несваренного» лекарства надо полностью растворить в кипяченой тёплой воде, потом процедить через два-три слоя марли, выкинуть крупную взвесь, в которой, бывает, попадаются даже камешки, затем слить в сковородку либо в противень – это ещё лучше, чтобы была побольше площадь испарения, – и поставить в тёплое место. Через неделю вода улетучится, останется чистая вязкая масса. Это и будет мумиё.

Сколько Князев ни спрашивал, как добывается мумиё, ни разу не получил ответа. Хотя слышал, что лекарство надо брать высоко в горах. Достать его непросто – пешком нужно ходить по каменным скользким отвесам, мрачным и гибельным, где ничего живого нет, заглядывать в расщелины, выбоины, раковины, выковыривать оттуда кремешки, смолу, нюхать, будто табак-насвой, брать на зуб. Мумиё имеет резкий запах и такой же резкий, крапивно-жгучий вкус. Есть, как слышал Князев, хорошо оснащённые умельцы, которые ходят по горам и осматривают в бинокль гребни, стенки, отвесы, каменные зубья и «жандармы» – отдельно стоящие рыжие обабки, высокие, с выщербленными лютыми зимними ветрами макушками.

Если в бинокль неожиданно попадает чёрная, слабо мерцающая на солнце сосулька, то ходок снимает с плеча винтовку, подводит мушку под корешок сосульки и нажимает на спуск. Пуля подрубает корешок – и сосулька летит вниз. Очень часто она оказывается отёком мумиё. Но всё равно в ломину, заполненную «кровью земли», умельцу не забраться – для этого надо быть скалолазом высшего класса, поэтому он потихоньку отколупывает пулями мумиё наверху, а собирает его уже внизу. Но ходят ли сейчас такие умельцы по горам, Князев не слышал. Душманов ведь полным-полно, вместо лекарства можно и на пулемёт нарваться.

– Мумиё, – выдохнул Матвеенков протяжно, сипло, – вот бы мне в деревню этого лекарства привезти, а! Говорят, кости от него очень хорошо срастаются.

– Мало ли что говорят, – неопределенно отозвался Князев. Что-то в мрачных неподвижных глазах и твёрдых лицах торговцев ему не понравилось. Тут ведь иногда как бывает: работает дехканин в поле, мотыгой землю ковыряет – вроде бы, делом занимается, мирный человек, которого надо охранять, защищать, а ночью этот мирный человек отбрасывает мотыгу в сторону и хватается за автомат. Так и эти почтенные старцы неопределенного возраста, которым и тридцать пять лет может быть, и семьдесят: стоят с комками мумиё, завёрнутыми в целлофан либо в лощеную бумагу, вроде бы, торговлей занимаются, а сами высматривают зоркими глазами, что кругом происходит, запоминают всё, при случае могут даже ножом в спину пырнуть – пырнуть и испариться. Ухо с ними надо держать востро.