Миклош Сабо - Команда Альфа Страница 28

— А этот, другой, ничего вам не говорил? Ни на что не жаловался? — Палец его теперь уперся в Ковача.

— Нет, то есть да! — проговорил я, уничтоженный. Они и это узнали! Как?

— Возьмите пример со своего сокурсника, — вставил теперь генерал и — я едва поверил собственным глазам — указал на Ковача. — Он уже усвоил, что малейшее проявление чувств, даже единственное пророненное слово, может привести к печальным последствиям.

«Так вот оно что… Значит, Ковач — не кто иной, как шпик? Ну погоди же, котик!»

— Господин генерал! Разрешите доложить, что названное вами лицо также относится к числу недовольных! Это мне известно от него же самого! — В ярости я не заметил, что повторяю то, в чем Ковач уже успел добровольно признаться.

— В этом-то и дело. Но почему вы только теперь соизволили доложить об этом? Видите, он оказался порядочнее вас!

Я опустил голову. Разглядывал узоры на ковре. Что мне еще оставалось делать? Было очень неловко от выговора и досадно, что в мой послужной список будет занесено взыскание. И вдобавок — в этом стыдно было даже самому себе признаться — я завидовал предателю. Он ведь вышел в паймальчики! Его — да-да! — его же еще и похвалят! Повысят. Будто вовсе и не он жаловался совсем недавно на свою судьбу!..

— Сынок, да возьмите же себя в руки! — пробирал меня мистер Робинсон, даже теперь с лаской в голосе. — Этот свой проступок вы еще можете исправить. Подумайте над тем, что получилось бы, если бы вам пришлось прибыть в Венгрию с такой вот, например, личностью, как этот самый Хайдвеги! Это же готовый провал! Или, скажите, рискнули бы вы отпустить с ним впоследствии кого-нибудь из своих питомцев? Ответьте, пожалуйста, да или нет?

Я вздохнул с облегчением. Значит, у меня еще будут питомцы. Значит, меня не отчислят! Значит, не все еще потеряно!

— Нет, не рискнул бы, мистер Робинсон! — Голос у меня был ликующий, они, конечно, обратили и на это внимание.

Генерал улыбнулся.

— Вижу, вы уже сделали соответствующий вывод. Прекрасно! Из вас будет толк. Но сегодняшний урок пусть послужит вам на пользу! Итак, вы должны ставить свое начальство в известность обо всем происходящем с вами и с вашими товарищами. Обо всем! Вы и это поняли?

— Так точно, господин генерал!

Я произнес это, как клятву. Нет, отныне не Ковач будет фискалить на меня!.. Этому больше не бывать!..

Хайдвеги в смирительной рубашке увезла военная карета скорой помощи. Как впоследствии я узнал, он попал в дом умалишенных. Там он, рассудило начальство, может говорить все, что взбредет ему в голову. Кто поверит болтовне умалишенного?

Но я все же дождался во дворе своих шефов.

— Ну, что еще? Ведь мы же все уладили! Не так ли? — пошутил, подойдя ко мне, мистер Робинсон.

— Я кое-что недопонял, и это меня угнетает.

— Выкладывайте! Все начистоту!

— Это дело с Ковачем… Выходит, этот пройдоха, этот слюнтяй, который нюни распустил из-за того, что должен тут находиться, — проверенный человек, славный малый?

Мистер Раттер пристально посмотрел мне в глаза.

— Да. И вы пораскиньте умом: Хайдвеги собирался удрать, а вы были немы, как могила. Зато Ковач… С Ковачем все ясно, ясно, что он за нас. Мы знаем, он без надобности не будет рисковать своей шкурой, но уж если придется… Одно неоспоримо: коммунистов он всем сердцем ненавидит, а нам предан. И это он только что доказал. А остальное придет со временем!

Глава седьмая

Диверсия!

«Дорогой Фери!

Твое последнее письмо еще туманнее, чем все предыдущие. О себе ты пишешь совсем мало. Больше спрашиваешь, как я да что нового дома.

Может, это проявления тоски по родине?

Отец сказал мне, что тоска по родине тяжелей, чем голод. Что человек, где бы он ни был, повсюду натыкается на воспоминания: все ему чем-нибудь напоминает дом. А если он не находит сходства с родными краями, то сам начинает его выдумывать.

Так это или нет — тебе лучше знать.

Из-за этого стал ты скуп на слова? Или мне только кажется? Надеюсь, что причина именно эта, а не болезнь.

Ведь ты здоров? Ты бережешься ведь, правда? Тебе не надо напоминать, что ты значишь для меня?!

Я только одного не могу взять в толк: как ты представляешь себе будущее? Ты пишешь, что не прочь вывезти меня туда, к себе. Я мало верю в такую возможность, но и независимо от этого я не поехала бы. Люблю я тебя очень и очень, но не смогла бы расстаться с матерью, отцом, братишкой и с родными краями. А если не это, то остается одно — чтобы ты вернулся!

Словом, наша любовь бесперспективна и печальна. Но я все же не теряю надежды.

Если ты стал немногословен в отношении своего житья-бытья, то я становлюсь, как видишь, все разговорчивее. Втайне мечтаю о том, что моя болтовня в какой-то мере утешит тебя, укрепит узы нашей дружбы и, может быть, приведет тебя когда-нибудь домой.

Недавно мне выпала большая честь. Невзирая на то что я еще совсем молодой агроном, меня пригласили в один из вновь организованных производственных кооперативов. Работаю уже два месяца. Если бы ты знал, сколько эта работа — даже наряду с множеством забот — приносит мне радости! Возможности большие. Знай трудись!

Только ты, пожалуйста, не подумай, что я собираюсь тебя агитировать! Я ведь понимаю причину твоего пребывания в Америке. Просто радостью своей делюсь с другом: я теперь хозяйничаю на четырех тысячах хольдов![7] У нас будет вдоволь кукурузы, а на свиноферме, конечно, маточник. Я добилась — ты только представь меня воюющей с нашими консервативными мужиками — осуществления моей давней мечты: садка для разведения уток. Водоем у нас есть, клетки уже строятся. Ну скажи, правда, чудесно?

Я даже вижу, как ты смеешься надо мной за то, что я так по-детски восторгаюсь. А ведь, поверь, я довольно реально, цифрами, выражаю свои мечты. Цифры говорят мне о том, сколько я смогу осуществить из задуманного. Вот приедешь, и тогда вместе решим, что взяло верх: твой пессимизм или мой оптимизм?

Дорогой Фери! Кончаю письмо. На прощание повторяю мой завет: береги себя и всегда люби нашу маленькую страну. А в ней, конечно, больше всего — меня!

Целую.

Магда».

Я, наверное, в двадцатый раз перечитывал только что полученное дорогое письмо и никак не мог оторвать то сухо горящих, то влажных глаз от этих букв, хотя каждую из них уже помнил наизусть.

Магди! Я представил себе, с каким она свирепым видом «отвоевывает» своих утят, и в самом деле не мог сдержать улыбку. Наверное, в этом случае у нее было такое же лицо, как тогда, когда я после признания решил, что она непременно отвернется от меня. Ее лицо вспыхнуло. Голос стал тихим, но твердым.