Игорь Скорин - Ребята из УГРО Страница 29

Анатолий поставил на стол небольшой чемодан из плотной темно-коричневой кожи. Чемодан был новехоньким, будто его только что принесли из магазина, но оба массивных замка оказались взломанными. Одну металлическую накладку вырвали из крышки, что называется, с мясом — она держалась на замке, вторая была разорвана на соединении. Фомин осмотрел чемодан, заглянул внутрь, потрогал коричневую шелковую подкладку.

— Где ты его нашел?

— У него в машине, Михаил Николаевич. Когда сменил Огаркова, подумал, что, может, стоит проверять автомашины не только те, что из города уходят, но и что возвращаются. Уже утром прихватил гражданина Щукина. Подхожу, спрашиваю путевку, права, откуда едет, а у него словно язык отнялся. Заглянул я к нему в «фордик» и вижу на заднем сиденье этот чемоданчик. Стал машину осматривать и в пепельнице впереди, под стеклом, одиннадцать окурков «Борцов» нашел. Спрашиваю, кто курил, а он: «Не знаю да не знаю». Так второй час и твердит.

Фомин слушал вполуха и что-то обдумывал, потом похвалил Боровика, вызвал в коридор Дорохова.

— Беги, Саша, в камеру хранения вещественных доказательств и попроси отыскать вещдоки по делу Никитского, что сдавал я в позапрошлом году. Мелочь там всякая. Я позвоню, чтобы тебе их выдали. Если понадобится, напиши расписку, только быстро.

Вскоре Дорохов вернулся с небольшим свертком в серой бумаге, запечатанным четырьмя сургучными печатями. Шофер по-прежнему сидел на том же стуле, уставившись в пол. Фомин торопливо сломал печати, сорвал обертку. В свертке оказался элегантный кожаный бумажник с серебряной монограммой, в одном из его отделений лежали нанизанные на металлическую цепочку ключи. Самый маленький из них Фомин вставил в замок чемодана, дважды повернул, и накладка сама выпала из замка. Михаил Николаевич открыл и второй. Подошел к шоферу.

— Может, вы все-таки расскажете нам про чемодан?

— Не знаю, ничего не знаю, — как-то испуганно и вяло повторил Щукин.

— Ну что же, ты, Боровик, прав. Видно, без обыска не обойтись. Возьми кого-нибудь из ребят, а я пойду оформлю документы.

Оставшись наедине с шофером, Саша пытался его разговорить, но Щукин будто и не слышал вопросов. Только раз попросил папиросу и выкурил ее за три-четыре затяжки.

Фомин то выходил из кабинета, то снова возвращался. Принес две шубы, новый, обильно смазанный маслом короткий кавалерийский карабин и к нему два подсумка патронов. Винтовку поставил в угол, а патроны закрыл в сейф. Щукин исподлобья следил за ним, каждый раз вздрагивая, когда открывалась дверь.

Саша понимал, что Фомин готовится к поездке, которая теперь, после успеха Боровика, приобретала особый смысл. Ведь они собирались искать Никитского на прииске на авось, а теперь, после задержания шофера, не было сомнения, что именно он отвез Никитского к Хозяину. Саша не очень был уверен, что обыск у шофера даст новые улики, но чемодан-то налицо, и ключик подошел. А замки сломал Международный, скорее всего, потому, что не было при нем этого самого ключика.

— Расскажите, Щукин, все-таки расскажите откровенно, — на всякий случай еще раз попросил Саша.

Но шофер даже не удостоил его взглядом. В коридоре послышался шум, Боровик кого-то урезонивал, но его перекрывал громкий и властный бабий голос:

— Нет, ты веди прямо к вашему старшому и Сеньчу мово тащи туда. Я ему, черту шелудивому, весь карахтер переверну. Давно толкую: иди, объявись, да обскажи про всех, а он все: боюсь да боюсь — избу спалят, детей порешат. Дождался, пока самово под белы рученьки привели.

Саша взглянул на шофера. Щукин, сидя на стуле, еще ниже согнулся, съежился, убрал голову в плечи, как будто единственным его желанием было исчезнуть, испариться, улетучиться. Видно, Боровик не знал, куда вести эту шумливую бабу.

— Заходите ко мне, — услышал Саша голос Фомина. — Сразу и разберемся, что к чему.

В дверь едва протиснулась полная, ростом с Сашу, молодая, румяная женщина с большим узлом в руках. Она бросила узел на пол, стянула с головы платок, расстегнула короткое пальто, взяла у стены стул, поставила его против шофера, который успел на пол-оборота отвернуться, не торопясь уселась и незлобиво посмотрела на мужа.

— Ну, козел трусливый, дождался? Сколько я тебе твердила — иди сам, так ты все нет и нет. Теперь вот давай выкладывай все начальнику, не то я сама скажу. Устала я. Товарищ хороший, гражданин начальник, — повернулась она к Фомину, — пока батя живой был, еще терпела, а позапрошлый год схоронили, Сеньча как сказился, все время дрожит. Вчера с утра сготовились к тетке за мукой за Иркут смотаться, детей обрядила, гостинцы собрала, а тут этот старый Лелькин кобель заявился. Мово Сеньчу и не узнать: на задних лапках пляшет и пятки лизать ему кидается, а мне командует: «Тащи тятину дошку, подай катанки». Свою рубаху самолучшую отдал, ватные штаны новые, а тот свою одежину сбросил, вот она, туточки, — кивнула женщина на узел, — обрядился во все наше и говорит, что евонные шмотки дороже наших стоят. Потом оба с муженьком в машину уселись и подались. Этот самый Гришка, черт старый, сказал, что из больницы убег, да он и вправду весь забинтованный. Вы мне верьте: Сеньча ладный мужик, только трусоват маленько. Сама хотела пойти к вам, да он сказал — повесится. Детишек жаль, трое их у нас, да и его тоже жалею, мужик-то он справный, — повторила убежденно женщина.

Фомин подмигнул Боровику, и тот понял его желание. Взял под руку женщину.

— Пойдемте, Маланья Григорьевна, ко мне, кое-что записать надо.

— Нет, ты, парень, погоди, — высвободила руку Щукина и подошла вплотную к мужу. — Ты, Семен, все говори, не утаивай ни про старую банду, ни про атамана, про его полюбовницу Лельку расскажи. Чтоб на душе забот не осталось.

Щукина направилась к двери и только теперь заметила коричневый чемодан. Подошла, подняла его, как бы взвешивая в руке, и вернулась к мужу.

— Ну и гад же ты, Сеньча! Сказал, что еще прошлым летом Гришкину похоронку в Ангаре утопил, а она целая. — Еще раз прикинула вес чемодана и уже Фомину объяснила: — Раньше он тяжелый был, фунтов десять, а то и поболе, и замки не сломатые.

ПО СЛЕДУ

По хорошо накатанной дороге машина бежала ходко. Это летом здесь ухабы да гати, а зимой одна благодать, засыпал снежок все колдобины, прикатали его грузовики — и гони хоть сто километров в час. Фомин устроился на переднем сиденье и похрапывал. Рядом с Сашей отвалился вбок на свернутую доху Боровик и тоже заснул. А Саше не спалось. Он с восхищением наблюдал за Пашей Богачуком. Не шофер, а виртуоз. Прямо пилот высшего класса. Вот научиться бы ему, Сашке, так управлять машиной!.. Постепенно задремал и Дорохов, а машина по-прежнему шла быстро, то поднимаясь на сопки, то ныряя в лесные прогалы. Тайга подходила к самому тракту, вековая, нетронутая, и уходила вдаль на сотни и сотни километров. К вечеру, когда уже стемнело, остановились в большом трактовом селе, в чайной попили вволю крепкого, черного плиточного чая и тронулись дальше. Саша несколько раз пытался вызвать Фомина на обсуждение щукинских показаний, но тот только отмахнулся: