Луи Буссенар - Новые приключения парижанина Страница 3

Королевский прием. — Причудливая акробатика. — Месье и мадам Амаба. — Таинственные звуки. — Как глотают слона. — Колдун, говорящий на арго.

У истоков рек Бати, Уам[7] и Ди[8], приблизительно в двухстах пятидесяти километрах от Банги и в девятистах от Либревиля[9], первых крупных французских поселений к западу от Конго, вы не найдете деревень, похожих на Асниерес.

С тех пор как позади остался последний европейский пост, друзья понемногу начали привыкать к причудам африканцев. И все же принять их обычаи никак не могли.

Еще в Банги стало ясно, что путешествие будет опасным. Как-то они забрели на местное кладбище и были поражены — каждая вторая надпись на могильной плите гласила: «X съеден тогда-то таким-то», «Y съеден тогда-то таким-то».

Кулинарные пристрастия туземцев настораживали.

Однако эти двое были не из пугливых.

— Главное, — то и дело предупреждали знатоки, — не отклоняться от русла Убанги; лучше всего двигаться на восток, где всегда можно встретить бельгийцев.

Но наши герои конечно же решили идти на запад.

Всякий раз, как на пути попадалась деревня, эти горячие головы нанимали дюжину чернокожих силачей, а уже сутки спустя, оставив груз и носильщиков на очередной импровизированной стоянке, отправлялись на поиски невероятных приключений.

Пока что им доводилось встречать в лесах негритянок с негритятами, и те, завидя чужаков, в страхе разбегались кто куда.

И вот наконец судьба привела их в царство настоящих дикарей, в вотчину вождя Амабы.

Изгородь из плотно пригнанных друг к другу дощечек. В изгороди узенький проход. Гордо выпятив грудь, друзья вошли и…

— Ну и запашок, черт побери! — не сдержался Тотор.

Представьте себе, читатель, длинную кривую улочку, где на каждом шагу громоздились горы смердящих отбросов. По обе стороны улицы теснились крытые листвой и соломой приземистые лачуги, походившие больше на собачьи будки. Вход — не шире лазейки для кошки. Из-за каждой двери доносились отвратительные запахи, а внутри, точно муравьи, копошились сотни негров и негритянок.

Неожиданно раздался громкий возглас, коего друзья, к счастью, не поняли:

— Ньямба! Ньямба!

На языке аборигенов это означало: «Мясо! Мясо!»

Гостеприимные жители деревни смотрели на Мериноса и Тотора как на дичь, принесенную вождем с удачной охоты.

Какой-то негр довольно бесцеремонно схватил Тотора за плечо, решив, очевидно, пощупать, достаточно ли жирна добыча. Однако невысокий, но жилистый парижанин влепил ему такую оплеуху, что здоровяк покатился кубарем.

Чтобы охладить пыл прожорливых соплеменников, Амаба сказал что-то своим охранникам, и те на славу угостили обескураженных людоедов дубинками.

Инцидент, что называется, был исчерпан, и гостей вывели на просторную площадь, позади которой виднелось бревенчатое строение побогаче прочих. Это был «дворец» вождя.

В центре площади возвышалось нечто вроде алтаря или жертвенника — грубо обтесанный ствол громадного дерева, украшенный изображениями местных божков: резными деревянными фигурками красного, зеленого и голубого цветов.

Сын вождя Ора-Ито издал призывный клич. И вдруг неведомо откуда явился фантастический персонаж, с ног до головы покрытый красной краской, в ниспадавшей до колен звериной шкуре. На лбу у него красовалась медная корона с пышными султанами и сверкающими, как бриллианты, слюдяными брызгами. Дополняла костюм похожая на китайскую шапочка, увенчанная двадцатью звенящими колокольцами.

Выслушав длинную речь Амабы, колдун (а это был именно он) Ламбоно, жрец и глашатай бога Хиаши, взглянул на бледнолицых, выпучил глаза и, подскочив к ним, принялся исполнять самый безумный, самый эксцентричный танец, какому позавидовали бы величайшие клоуны мира.

Он прыгал, вертелся, делал внезапные резкие повороты, вскидывал ноги, бросался оземь и скакал по-лягушачьи.

— Это дьявольски напоминает наш кекуок![10] — шепнул Тотор на ухо Мериносу. — Хватит, хватит, Полишинель![11] Насмотрелись!

Искусный акробат как будто понял сказанное и тотчас же угомонился. Выгнувшись назад, он взмахнул ногой так аккуратно, что сбил с головы Тотора фуражку, несколько раз покрутил ею в воздухе, поймал на лету и так же аккуратно и грациозно водрузил на место, произнеся при этом странные слова:

— Сатлакуп, монп ти!

— Что он говорит? — спросил Меринос.

— Это по-конголезски! Надо будет выучиться, — процедил сквозь зубы Тотор.

Тем временем колдун подошел к жертвеннику, схватил двух крошечных деревянных идолов и, то вздымая их на вытянутых руках к небу, то указывая на чужестранцев, запел. Чернокожие хором вторили ему.

На этом торжественная церемония возведения в сан завершилась. Одобрительные возгласы приветствовали Тотора и Мериноса, принятых отныне в члены рода.

Гостей с помпой проводили в просторный и чистый дом вождя. Стены и пол устилали многоцветные циновки — гордость мадам Амаба.

— Боже! — воскликнул Тотор при виде хозяйки. — Вот это оковалочек!

Неимоверных размеров чернокожая женщина, не рискуя, очевидно, сесть на колени к Мериносу, проворно усадила молодого человека на колени к себе и принялась как ни в чем не бывало копаться в его шевелюре, выискивая паразитов. Дело в этих местах обычное.

Амаба уселся на корточки и закурил длинную трубку.

Юные негритянки наполнили пальмовым вином бутылочные тыквы, и Ора-Ито грациозно чокнулся с гостями.

Тотор смотрел во все глаза. По правде сказать, все выглядело не так уж и страшно, хотя вокруг хижины повсюду были разложены человеческие черепа, но ведь здесь могло быть и что-то вроде колумбария.

Смеялись, пили, пели. Вождь взял свой балафон — инструмент, напоминавший одновременно банджо и барабан, и, вооружившись двумя маленькими палочками с каучуковыми наконечниками, извлек из него, и довольно удачно, какую-то мелодию. А колдун за его спиной в такт позвякивал колокольцами.

— Любезный вождь! — начал Тотор, вставая. — Ты, безусловно, очень мил, и если бы я не подозревал в тебе охотника до человечинки, то, право же, питал бы к тебе искреннее уважение. Поскольку я спас жизнь твоему дурачку-сыну, который попал как кур в ощип, полагаю, у тебя нет более оснований задерживать нас и заставлять выслушивать твое треньканье, которое к тому же в подметки не годится даже «Миньоне» Амбруаза Тома[12]. Итак, я и Меринос, или Меринос и я рады выразить тебе нашу глубочайшую признательность и засвидетельствовать свое почтение.