Ольга Шалацкая - Кто ее убил Страница 3

Лампа-молния, под зеленым абажуром, лила мягкий, ласкающий свет. В углу стояла этажерка с множеством книг смешанного содержания — светских и религиозных. Между религиозными находились: Библия, жития некоторых святых, разрозненный том «Потерянного рая» Мильтона, и наряду с этим «Тарас Черномор», «Стенька Разин» и другие.

На стене висело несколько картин в приличных багетовых рамах.

— Присаживайтесь, — говорил выхоленный старичок: — сейчас выйдет супружница. Степанида Гавриловна, подите сюда! — крикнул он.

Из спальни послышался будто прыжок с мягкой постели и, покачиваясь на толстых ножках, утицей выплыла рыхлая, дородная старушка в косынке на голове и чесучовой кофточке. По ее белому, пухлому лицу скользила добродушная улыбка сытого довольства.

Клим Терентьич встал при ее входе.

— Здравствуйте, куманек и ты, Ваня, а вашего имени, отчества, извините, не знаю, — ласково обратилась она к Зайку.

Тот пробормотал ей что-то. Комфорт и кажущееся богатство старичков действовали на него подавляющим образом, возбуждая не то удивление, не то зависть.

— Сейчас самоварчик подадут. Прислуга наша пошла корову доить, — сказала хозяйка.

— Давно приобрели коровку-то? — спросил Клим Терентьич.

— На прошлой ярмарке купили. Базар далеко, не каждый день ходим, прислугу посылать тоже неудобно. Корова во дворе — харч на столе. Я люблю, чтобы у меня утром к чаю были свежие сливки. Оно и для желудка полезно. Старуха моя славно готовит крем, — грешный человек, люблю. Тут на своей усадьбе свободно разводи сколько хочешь живности: кур, гусей. Это не то, что на квартире, где хозяин тебе указывает.

— Ваша правда. Мне вот горе с ребятишками: никак подходящей квартиры не сыщешь; там не пускают, или претензию изъявляют, что пищат, беспокойство соседям, — там поломали или разбили что-нибудь, — и Клим Терентьич развел руками.

— Н-да, протянул Шкуренко: — надо стремиться к собственности, обзавестись своим участком земли где-либо в окрестностях Киева, Никольской Слободке, или Святошине.

— И рад бы в рай, да грехи не пускают, — ответил Клим Терентьич.

— Пустяки! Всякий человек сам кузнец своего счастия, — заключил выхоленный старичок и погладил себе длинную седую бороду, причем испытующим взглядом посмотрел на обоих молодых людей.

Иван сидел в мягком кресле, обитом красной турецкой материей, со скучающим выражением лица, очевидно, занятый своими мыслями.

Зато Михайло жадно ловил каждое слово старика, упивался им и в тоже время оглядывал обстановку, сопоставляя в своей голове какие-то комбинации.

Та же девушка, которую гости встретили при входе, внесла самовар и поставила его на особом табурете, после чего достала из буфета посуду, сдобные булки домашнего печения и пр.

— Марфуша, убери еще столик для закуски, разогрей поросенка, достань из погреба огурчиков, яблочек, грибков соленых, водочки, расставь все аккуратно, как барин любит, — обратилась старушка к служанке. — А сюда подай мне варенье и бутылку рябиновой наливки для панычей.

Девушка быстро повернулась и явилась с требуемым.

— Отпусти ее на вечеринку к Сидоровым. Она, кажется, хотела посмотреть свадьбу, — сказал старик жене с многозначительным взглядом.

Служанка скрылась. Старик пошел вслед за ней, притворил двери и возвратился к гостям. Степанида Гавриловна разливала чай.

— Кушайте, господа. Ванюша, клади себе в стакан варенья, не стесняйся, голубчик: ты когда-то любил так чай пить. И вы, кавалер, не церемоньтесь, может быть, наливочку больше уподобаете.

— Спасибо, — пробормотал Зайко, заполняя стакан наполовину вином.

— Кушайте, господа, а там о деле поговорим, — заметил старик.

— О деле можно и теперь говорить, — подхватил Клим Терентьич, откусывая кусочек сахару.

— С вами, кум, мы, слава тебе, Господи, не первый год знакомы и понимаем друг друга, а вот эти молодцы — народ новый, непосвященный. Ваню я знаю с хорошей стороны; он одно время ловко и умело доставлял мне различные безделушки, и я хорошо платил ему. Обижал я тебя когда-нибудь, Ваня? — спросил старик.

— Нет, я вами доволен, — отвечал Иван.

— Видите, — сказал Шкуренко, обращаясь к Михаилу Зайко. — Я люблю по совести действовать. Зачем человека обижать? — Это грешно. В священном писании сказано: не желай ближнему своему того, чего себе не желаешь.

— Вы им, кум, объяснили суть дела? — спросил старик у Клима: — согласились они?

— Ну да, иначе бы не пришли сюда, у нас свидание деловое, я не люблю на ветер говорить слова. Итак, вам известно, что мы собираемся лишить жизни старую барыню, чтобы завладеть ее капиталом. Сумма крупная и похлопотать стоит. Живет она одиноко и все деньги держит при себе в пятипроцентных выигрышных билетах; я уже давно слежу за этой госпожой, и у меня имеются к тому справки. Слуг у ней двое: кухарка и дворник; но они спят в нижнем этаже, а она наверху одна в целом доме. Я вам покажу все ходы и выходы. Нужно из сада по лестнице взобраться к окну, выставить или отворить раму и того… На все, братцы, нужна сноровка, уменье…

— Оно так-то, так, да дело трудное… А вдруг барыня подымет крик, соберется народ и схватят тебя, раба Божия? — заметил Зайко.

Старик пожал плечами, как бы устраняясь.

— Зачем же так действовать, господа, чтобы попасться! Надо все взвесить и бить наверняка. Дворника один мой знакомый человек отзовет в трактир и продержит там сколько надо. Во дворе есть лестница, которую надо подставить к окну, выждать, пока старуха заснет, и лезть. Ваня мастер на это.

— Извольте, с нашим удовольствием влезу, отворю окно, только бить барыню не буду, — поспешно заявил Иван.

— Я ворога своего лютого собирался убить, да и то рука не подымается.

— С барыней прикончу я, мне плевать, — вставил Михайло и зверски-внушительная физиономия его подтверждала, что слово его не разойдется с делом.

— Что ж ты, Ваня, больно жалостлив стал?

— Не до жалости мне, а тошно… Все опротивело на свете. Забежал бы на край света, куда глаза глядят, — отвечал тот.

— Выпей водочки — веселей станет, — отечески-заботливо ответил старик.

Иван потянулся к графину, налил себе рюмку и залпом выпил.

— Ты вот жалеешь эту ничего не стоящую старушонку, а скажи, кто тебя пожалеет?… Сидел ты в тюрьме: навестил ли тебя кто-нибудь?… Нет, не стоит, брат, по совести жить: от трудов праведных не наживешь палат каменных.

— Бог с ней! Не стану пачкать рук, — с брезгливостью отозвался Босяков.

— Без тебя мы, пожалуй, не обойдемся. Миша один не справится, если кухарка еще проснется.

— Плевать с бабами, а вот как насчет караула: там, быть может, постовой городовой близко.