C Горбатов - Янтарная страна. Рассказы и повесть Страница 3

И этот цирк был кратером потухшего вулкана, диаметром не более трех километров. Верхняя половина кратера падала отвесно каменным безжизненным кольцом, нижняя — представляла собой цветущий сад, террасами спускающийся к голубому озеру, затянувшему дно вулкана.

Здесь и там на цветущих склонах каналы обегали зеленые террасы, свергаясь водопадами с одной террасы на другую. В четырех углах квадратного озера поднимались стройные обелиски башен невиданной архитектуры, а в центре озера из воды вырастал многоэтажный дворец, одетый в оранжевый янтарь.

Я стал опускаться с террасы на террасу к озеру. Дворец рос, захватывая меня все больше и больше своей архитектурой: странной красотой арок, высоко взлетающих воздушных мостов, многообразных балконов и красочных, многогранных колонн.

Шагов за пятьдесят до входа в башню начиналась крутая колоннада, крытая разноцветной черепицей, сквозь которую свет играл радужным дымом. По гранитным ступеням, полированным словно розовые зеркала, я поднялся на крыльцо. Над полураспахнутыми широкими дверьми в стену башни был вделан мозаичный портрет красивой женщины. Глаза невольно приковывались к нему.

Мне показалось, что я грежу. Из мозаики глядела на меня Марион. Синие глаза, тонкий нос с нервными ноздрями, иссиня-черные волосы, гладко облегающие голову — черты Марион с разительным сходством были воплощены в этом древнем портрете. Пришли на память слова Грэндрейна в хранилище, когда он передавал Марион подарок, но мысль, вытесняя мозаичный образ, была уже взята в плен отделкой вестибюля.

На потолке, расцвеченном цветными янтарными плитками, причудливо пестрели фигуры, растения и письмена, а на мозаичном полу играл свет, падающий из двенадцатигранного окна на потолке.

По галерее, уставленной статуями, я прошел в комнату, полную тяжелого, кровавого сияния. Это светился рубиновый янтарь, вправленный в частую металлическую сеть, как багряный мед в серебряных сотах. На полированных пьедесталах замерли статуи двух девушек в коротких туниках. Нагими руками, розовеющими от рубинового воздуха, они указывали на лестницу, уходящую вниз. Я повиновался и стал спускаться. Каждый шаг вызывал тихий, убаюкивающий звон. Лестница кончилась, и я увидел спиральный туннель. Чудо техники древних строителей, он соединял береговую башню с оранжевым дворцом посреди озера. Туннель из голубого прозрачного янтаря буравил толщу воды, выводя на балюстраду оранжевого дворца. От озера веяло свежестью, и она возвратила меня к действительности. Я вспомнил об Астоне. Где он? Где Грэндрейн? Что сталось с Марион за это время? Мое внимание привлекла раскрытая книга на подоконнике. И тут я необычайно остро почувствовал тоску одиночества. Где люди, люди, населявшие эти дворцы, толпившиеся, высекавшие эти статуи, повелевавшие, где они? Только вещи остались, вещи, которые стали мне ненавистны без хозяев, мертвые, ничьи и ненужные.

В комнате, где лежала книга, никого не было. Я схватил ее, ища разгадку тайны народа, и замер над титульным листом. Это был «Фауст» Гете в подлиннике. Так значит Грэндрейн здесь, а эта комната — его рабочий кабинет. На столе лежали рукописи. Дрожащей от волнения рукой я стал перелистывать страницы. Только страх не давал мне возможности сосредоточиться, но все же я лихорадочно глотал страницу за страницей, из которых по воле Грэндрейна вставали отрывки картин истории Янтарной страны.

Три цирка Янтарного озера, Оранжевого дворца и Янтарного города (там негры производили раскопки) были населены племенем куцимайев. Кто они — неизвестно! Но письменность их хранит память о паническом бегстве от берегов великого моря, которое много лет гнало их на восток, похоронив в своих недрах большое царство. В трех цирках остатки народа нашли пристанище. Ни одна весть не приходила извне и, несмотря на это, куцимайи подняли культуру очень высоко. Любимым материалом для изделий, построек, украшений был янтарь. Они добывали его искусственным путем, как каучук, из растительных смол, культивируя вымершие породы деревьев. Янтарь служил им для погребения, в него замуровывали умерших, смола оказалась наилучшим средством для бальзамирования.

И вдруг пришел конец. Он нигде не записан, никто не запечатлел для потомства истории гибели страны. Я читал, как объясняет гибель Грэндрейн. Он утверждал, что начало конца положила любовь властителя куцимайев к дочери простого янтарного мастера… Он не добился ее любви и отомстил, замуровав ее заживо в янтаре. Народ восстал и осадил цирк Оранжевого дворца. Народ не знал тайн — проходов через горы — и потому осада длилась много месяцев.

Победа пришла вместе с изменой. Слуги тирана убили его, набальзамировав янтарем. И все умерли, весь народ погиб. Как? Грэндрейн говорит, что тиран отравил воду горных ручьев. Он находил тысячи скелетов в позах, говоривших о мучительной, нежданной смерти. Быть может, он прав.

Шелест прервал чтение. Ветер бегал по страницам книг. Я закрыл окно и встретился взглядом с изображением Марион в стекле. Несомненно, это была она или женщина, поразительно похожая на Марион. Кто это? Зачем ее изображение повсюду?

Чьи-то шаги гулко прозвучали в коридоре. Крадучись, я вышел из комнаты и услышал стук запираемой двери и голос Грэндрейна. Я припал к стеклу в двери.

Грэндрейн, сидя в кресле, не сводил глаз с лазурной янтарной призмы в человеческий рост. А из нее смотрела на Грэндрейна Марион. Нет, конечно, это был только двойник Марион: та молодая женщина, чьими изображениями были усеяны стены дворца. Ни одна мелочь не говорила о тлении. В легкой открытой тунике, стянутой на талии серебряным поясом с красной янтарной застежкой, она, казалось, дышала: кровь окрашивала щеки румянцем, и свежий рот был полураскрыт от глубокого вздоха.

— Каарис, Каарис, — бормотал Грэндрейн.

Ах, так вот кто — эта женщина. Во славу ее тиран и создал эти бесчисленные изображения на стенах. Марион-Каарис!! Какая удивительная игра судьбы и природы. Но было не до размышлений. Грэндрейн стонал и плакал, обнимая камень. Значит, Астон бывал здесь: об этих мертвецах он-то и говорил вечером накануне бунта. Я отвел взгляд в сторону и столкнулся глазами с черноволосым мужчиной в пестрой мантии. Меня потряс блеск его глаз, злобных и жестоких, пронизывавших лиловую янтарную массу призмы.

Спина Грэндрейна загородила от меня лиловую призму мужчины. Голос его (какой голос — почти вой) звучал ненавистью и отчаянием:

— Будь ты проклят, Гласс, будь проклят!! Подсматривать дальше мне было стыдно, и я бросился бежать по коридору. А за мной гнались бурные потоки слов: