Исповедь самоубийцы. От первого лица - Глеб Вербов Страница 3

Гулять пришлось долго. Когда, наконец, его жена ушла, я вернулся в палату и вежливо, но твёрдо сказал:

– Пётр, я не хотел это говорить в присутствии твоей жены. У меня к тебе большая просьба – не курить в палате. Я терпеть не могу дым, в том числе от вайп сигарет.

Видно было, что мужик внутренне напрягся, он произнёс сквозь зубы:

– Ну, во-первых, это не вайп…

Я сразу возразил:

– В любом случае, я этого не переношу. Ты же видел, что я сразу выскочил из палаты…

До него стало что-то доходить и он, сделав над собой явное усилие, промолвил:

– Хорошо.

И действительно, после этого он ни разу не курил в палате, хотя теперь это было ещё мучительные, так как рядом была сигарета! Если бы я ринулся в бой в присутствии его жены, результат в конце концов был бы достигнут всё равно, но я бы приобрёл в его лице непримиримого врага, которому нанесли оскорбление в присутствии важного для него человека. И мирная атмосфера нашей палаты была бы нарушена. Я был доволен, что смог так дипломатично решить этот вопрос:

– Как важно уметь не поддаваться первым вспышками гнева! Успокоиться и обдумать ситуацию, прежде чем действовать… Весь мир стал бы от этого лучше, – поражался я своему “открытию”.

Тем временем, к нашему горе-соседу опять пришла жена и первым делом решила, естественно, всунуть ему в зубы сигарету.

– Не, не надо, – сказал, не веря, что это говорит он сам, детина.

Жена изумилась, даже испугалась: – Как это не надо?

– Не надо, здесь народ…

– Какой народ? – ещё более удивилась жена, враждебно оглядываясь вокруг. – Не поняла…

Зато понял я: для его жены во всём мире существовал только один человек – её муж. И она была готова разорвать любого, кто угрожал каким-либо образом её мужу. Весь остальной мир был для неё враждебным. Но, к счастью, с ней мне не спать… в одной палате.  А её муж оправдывал мои надежды:

– Нельзя здесь. Будем ходить курить на улицу.

– Да ты же ещё до туалета не доходишь! Какая улица?!

– Ничего, на коляске меня возить будешь…

– Да-а-а, – думал я. – А ведь детина вроде, человеком оказался. Как же обманчиво бывает первое впечатление!

Действительно, несколько раз на день жена отвоевывала единственную на весь этаж коляску, сажала туда мужа, и они выезжали на улицу курить. Это занимало уйму времени, так как нужно ещё было уговорить персонал задействовать не предназначенный для таких целей служебный лифт, а других лифтов не было.

Представляю, что ему говорила про меня жена во время таких вояжей. Но почему-то уверен в том, что он как мог защищал меня.

Вообще, предвзятое отношение к незнакомым людям – это бич нашего общества. У нас в голове есть много стереотипов, и мы автоматически пытаемся незнакомых людей отнести к одному из них. А это может сильно усложнить выстраивание нормальных отношений с этими людьми.

На нашем этаже была отдельная палата, в которой лежали бывшие зеки. Они держались обособленно от остальных пациентов. Впрочем, никто и не рвался к общению с ними. Их сторонились, обходили, стараясь нечаянно не прикоснуться к ним. Они были как прокажённые.  Общество разделило всех людей на зеков и не зеков. Также, как и на психов и не психов. Таких штампов много, но эти наиболее показательные.

Причём неважно, почему человек получил статус зека или психа. Но ведь ясно, что не все зеки осуждены справедливо, как и не все психи на самом деле являются таковыми. Жизнь – сложная штука. Обстоятельства бывают разные, и закон не может учесть все ситуации. Да и разобраться до конца в каждом конкретном случае просто не хватает возможностей. Ведь судьи в данном случае – не боги, а такие же люди, как и те, которых они судят. Если этот людской суд решает, что человек виновен, или, что он – псих (это решает врач – тоже не Бог), то это клеймо остаётся на человеке на всю его жизнь. Поломанную жизнь. Ведь по сути – это деление всех людей на “плохих” и “хороших”, и “хорошие” будут всю жизнь сторониться “плохих”, а “плохие”, в свою очередь, презирать “хороших”, “белых и пушистых”. И не без основания. Я на своей шкуре убедился, что, чем сильнее человек страдает, тем он более чувствителен к чужой боли. Ясно, что на долю зеков и психов выпадает в среднем больше страданий и испытаний, чем на долю нормальных людей. Так выходит, что именно зеки и психи больше способны на сострадание, чем мы, обычные люди? Я на тот момент относил себя, естественно, к нормальным. Так кто же тогда из нас человечнее – мы или они?

Эти вопросы возникли у меня, когда я увидел, как они ведут себя в этом враждебно настроенном по отношению к ним мире. Я увидел, как гордо выставляют они свои татуировки на всеобщее обозрение. Хотя до этого, да и сейчас, я считаю варварством уродовать своё тело.  Хочешь рисовать – рисуй на бумаге, на одежде, но не на теле, которое само по себе прекрасно. Но у зеков нет больше ничего, кроме своего тела! Одежду и бумагу могут в любой момент забрать. Рисовать на стенах камеры? Завтра переведут в другую камеру. А тело всегда с тобой вплоть до самой твоей смерти. Поэтому и носят зеки на своём теле своё собственное представление о прекрасном. Для кого-то прекрасное – это просто чистый лист бумаги, а для кого-то нужно что-то большее. Это его внутренняя потребность – стремление к красоте, к совершенству. И это своего рода искусство. Причём искусство, исчезающее вместе с его творцом. В этом его уникальность, по сравнению с традиционным “вечным” искусством.

Эти мысли пришли мне несколько позже, когда я сам постоял немного на краю пропасти. Но в тот момент я также как и все нормальные люди старался держаться подальше от данной категории лиц. Не заходил в умывальную, если там находились они, старательно обходил их, боясь прикоснуться. И я чувствовал, что это им вовсе не льстило, а, наоборот, оскорбляло. Если бы я их задел, наступил нечаянно кому-то на ногу, это было бы для них намного приятнее, чем моя подчёркнутая аккуратность в обращении с ними. Это только усиливало их отчуждение от остального мира. И заставляло их, в свою очередь, ещё больше замыкаться в своём кругу и презирать весь