Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 Страница 30

— Это дети синьора Карлина.

— Хотя бы и так, сударь, но ведь пока вы заботитесь о них, и они носят ваше имя, то и должны почитать вас своим отцом.

— Да, это было бы справедливо, но Карлин слишком порядочный человек, чтобы отказаться от них, если мне придёт в голову поступить иначе.

Он говорил совершенно спокойно и даже с достоинством, ибо смотрел на вещи как истинный философ, тем паче, что питал к Карлину самые дружеские чувства, а дела подобного рода были не столь уж редки тогда в Париже. Высокородные вельможи Буфлер и Люксембур по-дружески обменялись жёнами, от которых у обоих были дети. Малютки Буфлеры стали называться Люксембурами, и наоборот, и по сей день известны во Франции под этими именами. Те, для кого это не составляет тайны, лишь посмеиваются, и земля отнюдь не перестаёт вертеться.

Самым богатым из итальянских комедиантов в Париже был Панталоне, отец Каролины и Камиллы, известный ростовщик. Он приглашал меня обедать к себе в дом, и я был очарован его дочерьми. Одну содержал князь Монако, сын герцога Валентинуа, а другая, Камилла, была влюблена в графа Мельфора, фаворита герцогини Шартрской.

Каролина хотя и не обладала живостью Камиллы, намного превосходила её красотой, и я принялся волочиться за нею. Однако всё время красавицы принадлежало официальному любовнику. Поэтому я часто оказывался в её обществе, когда приезжал князь. В первые разы я сразу же откланивался, однако через некоторое время меня уже просили оставаться. Дело в том, что вельможи обычно скучают со своими возлюбленными. Мы вместе ужинали, причём они только слушали, а я одновременно ел и забавлял их разными историями.

Я считал своим долгом угадывать желания князя, и он относился ко мне с совершенной благосклонностью. Однажды утром, едва я вошёл, князь произнёс:

— Очень хорошо, что вы пришли, я обещал герцогине де Руфэ привезти вас. Вот и поедем сегодня.

Итак, ещё одна герцогиня. Всё складывается прекрасно, ехать так ехать. Мы садимся в чёрта, модный тогда экипаж, и в одиннадцать часов уже у герцогини.

Читатель, если бы я мог описать всё доподлинно, картина, которую являла собой сия похотливая мегера, ужаснула бы вас. Представьте себе шестьдесят зим, запечатлевшихся на лице, густо намазанном румянами до купоросного цвета; обтянутый кожей скелет с отвратительными следами разврата и увядания, который томно расположился на софе и при нашем появлении буквально возопил от радости:

— Ах, какой милый мальчик! Князь, ты просто бесподобен. Подойди, сядь сюда, мой милый.

Я почтительно повиновался, но от тошнотворного, почти трупного запаха мускуса в горле у меня начались спазмы. Омерзительная герцогиня приподнялась, открыв невообразимую грудь, которая напугала бы самого отчаянного смельчака. Князь, сделав вид, что торопится, пообещал незамедлительно прислать мне своего чёрта и направился к дверям.

Едва мы остались одни, этот оштукатуренный скелет, не дав мне опомниться, тянется своими мокрыми губами к моей щеке, а рукой касается меня самым непристойным образом, приговаривая при этом:

— Посмотрим, цыплёночек, хорош ли он у тебя... Меня колотит озноб отвращения, я сопротивляюсь.

— Ну, что ж ты прикидываешься ребёнком, — произносит новоявленная Мессалина, — разве ты такой неопытный?

— Нет, мадам, но...

— Что но?

— У меня...

— Ах, негодяй! — восклицает она, отдёргивая руку, — из-за тебя я подвергалась такой опасности!

Воспользовавшись её испугом, я схватил шляпу и спасся бегством, боясь, как бы мне не помешал швейцар.

Я рассказал всё Каролине, она от души смеялась, признала, что князь сыграл со мной грубую шутку, и похвалила мою находчивость, но не дозволила мне доказать ей, что я и вправду обманул герцогиню.

Всё-таки я питал какую-то надежду, подозревая, что моя влюблённость кажется ей недостаточно сильной.

Дня через три или четыре, когда мы ужинали без свидетелей, я был столь настойчив, что она велела подождать до завтра — князь вернётся из Версаля только через день. Утром в десять часов мы сели в кабриолет и отправились за город. На заставе нам повстречался какой-то экипаж и сидевший в нём человек закричал: “Остановитесь! Остановитесь!” Это был шевалье Виртемберг, который, не удостоив меня даже взглядом, сразу же начал напевать любезности Каролине, а через некоторое время всунул голову внутрь кабриолета и шепнул ей что-то на ухо. Она отвечала ему в той же манере и потом, взяв меня за руку, сказала со смехом:

— Мой дорогой друг, у меня важное дело с этим князем, езжайте один. Я буду ждать вас завтра.

С этими словами она вышла из кабриолета и пересела в стоявший рядом экипаж.

Читатель, если ты попадал когда-нибудь в подобное положение, тебе будет легко представить моё бешенство. Впрочем, для тебя лучше всего никогда не оказываться на моём месте, и тогда мне бесполезно что-нибудь говорить -всё равно ты ничего не поймешь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В августе для живописцев Королевской Академии устроена была в Лувре публичная выставка. Я не увидел там ни единой батальной картины, и у меня возникла мысль выписать моего брата из Венеции в Париж. Единственный французский живописец батальных сцен Пароссели уже умер, и я подумал, что Франческо может добиться здесь успеха. Я написал об этом синьору Гримани и моему брату, который, однако, явился в Париж лишь к началу следующего года.

Людовик XV страстно любил охоту и имел обыкновение проводить каждое лето шесть недель в Фонтенбло. Возвращался он в Версаль к середине ноября. Сие развлечение стоило ему, а вернее Франции, пять миллионов. Он возил с собой всё, что надобно было для удовольствий посланников и многочисленного двора. За ним следовали французская и итальянская комедии, равно как и актёры оперы.

В течение сих шести недель Фонтенбло блеском своим превосходил Версаль, но, несмотря на это, в Париже представления оперы, а также французского и итальянского театров продолжались, ибо никакого недостатка в артистах не было.

Папаша Балетти намеревался ехать в Фонтенбло вместе с Сильвией и всем своим семейством. Они пригласили меня сопровождать их и поселиться в нанятом ими доме.

Я не видел никакой причины, чтобы отказаться от сего дружеского приглашения, тем паче, что навряд ли возможно было рассчитывать на более удобный случай видеть двор Людовика XV и всех иностранных посланников. Я представился синьору Моросини, ныне прокуратору у Св.Марка, а тогда занимавшему пост посланника Республики.

В день первого представления оперы он позволил мне ехать вместе с ним. Играли музыку Люлли.