Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов] Страница 30

Елпатов любил рассказывать, как посетивший его петербургский магазин фабрикант Бондарев попытался ненароком ущипнуть изображенную на ковре красотку, а когда ему это не удалось, сильно сконфузившись, потянулся к винограду в ее корзине.

“Подшофе, понятно, был, но в меру”, — неизменно дополнял свой рассказ Елпатов.

Богатые ценители могли купить в магазинах торгового дома и настоящие “антики” — ковры, выработанные в XV, XVI и XVII веках, а иногда и более ранние.

В собраниях елпатовских “антиков” всегда имелись великолепные экземпляры эпохи монгольской династии Ильханов и Тимуридов; ковры в “зверином” стиле с мотивами облачной ленты, феникса, дракона, летучей мыши и молнии, которые при Сефевидах вырабатывались в резиденц-мануфактурах Тебриза, Герата и Исфахана; медальонные и цветочные, со спиралеобразными усиками и цветками-пальметтами; ковры “охотничьего” стиля с изображением сцен охоты; вазовые ковры из Кермана; так называемые “польские”, с шелковым ворсом, затканные золотыми и серебряными нитями, с изображением европейских гербов, эти ковры некогда изготовлялись в придворных мастерских Персии для подарков европейским государям.

Об “антиках” Бонэ говорил с нескрываемым благоговением, и на его лице было счастье, то самое счастье, которое испытывает скупец, преодолевший наконец свою скупость и щедро поделившийся собранными им несметными сокровищами с друзьями или близкими. Даже обычно свойственная ему улыбка и та переставала быть конфузливой, а превращалась в широкую и ликующую.

— И все эти шедевры были сделаны неизвестными мастерами на примитивнейших станках, — торжественно сказал Бонэ. — У кочевников весь станок состоял из двух укрепленных на земле колышками шестов, а в мастерских шаха ковроткачи работали на вертикальных станках из двух вращающихся валиков, соединенных обычными палками. Понимаете?

— Пока я понял только одно, — сказал Косачевский, допивая третью чашку густого, почти черного чая.

— Да? — подался вперед Бонэ.

— Причина всех бед Российской империи заключается в том, что у нас должным образом не налажено ковроткачество.

Бонэ мгновение растерянно смотрел на невозмутимого Косачевского, а потом осторожно улыбнулся.

— Шутите?

— Шучу, — согласился Косачевский. — Но хотел бы все-таки задать вам один весьма нешуточный вопрос. Какую роль в ковровой империи Елпатова предназначено играть вашему покорному слуге?

— Я сказал Елпатову, что вы специалист по туркменским коврам.

— Мда, — хмыкнул Косачевский. — С таким же успехом вы могли бы выдать меня за китайского богдыхана, шпагоглотателя или чемпиона по боксу.

— За китайского богдыхана? — переспросил Бонэ и с некоторым сомнением посмотрел на Косачевского. Нет, на китайского богдыхана его гость похож не был. — Елпатов сегодня уехал в Петербург и вернется не раньше как через неделю, — сказал он. — За это время можно будет вас немного поднатаскать. В конце концов, не боги горшки обжигают и не ангелы коврами торгуют.

— И с богами, и с ангелами вы, разумеется, правы, — согласился Косачевский, — но срок не столь уж велик. Как вы считаете?

Бонэ подумал, внимательно разглядывая чайную ложечку, будто именно в ней и был ответ на заданный ему вопрос, и сказал:

— Надеюсь, что уложимся, Леонид Борисович.

На следующий день после совместного завтрака Бонэ повел Косачевского в расположенную в полуподвале торгового дома большую с низким потолком комнату, стены которой были сплошь увешаны коврами различных форм и размеров. Рулоны со скатанными коврами штабелями громоздились на полу.

Забранные редкими решетками пыльные окна слабо пропускали солнечный свет, и Бонэ зажег электрическую лампу.

У него было торжественное и благоговейное лицо жреца, который готовится к священнодействию.

— Если в живописи или скульптуре проявляется неповторимая индивидуальность личности того или иного мастера, будь то Репин, Рафаэль или Роден, — назидательно сказал он, — то в коврах, кружевах и вышивках воплощается своеобычность всего народа, его гений, традиции, культура, национальный характер, история, родная ему природа. Здесь мы имеем дело с мастером, у которого тысячи рук, но только одно сердце.

Он подвел Косачевского к расстеленному в дальнем углу помещения большому ковру.

Ковер был не из тех, что привлекают к себе внимание красками или необычностью рисунка. Ковер как ковер. Бывают и хуже и лучше. Почему Бонэ остановился на нем?

Косачевский с легким любопытством разглядывал этот ковер, выдержанный в красно-коричневых тонах, образующих довольно гармоничный колорит.

Цветовая гамма складывалась из красных и коричневых цветов различных оттенков, с которыми соседствовали синие и белые. Ковер был покрыт геометрическим орнаментом. Его центральное поле заполняли ряды повторяющихся восьмиугольников — гелей. Бордюр состоял из магического амулетовидного орнамента, который, как объяснил Бонэ, вместе с общим красным тоном и гелями являлся характерной особенностью большинства туркменских ковров.

Косачевский молча всматривался в ритмичный, чем-то завораживающий орнамент, пытаясь проникнуть в замысел тех, кто его создал. Молчал и Бонэ.

— А теперь, Леонид Борисович, зажмурьте глаза! Зажмурьте на минуту!

Косачевский закрыл глаза, и тут случилось одно из тех маленьких чудес, которыми так богата наша обыденная жизнь: он увидел бесконечные, уходящие вдаль ряды морщинистых от ветра, похожих один на другой, унылых барханов, красное солнце, бурое, тусклое марево, растопившее в себе линию горизонта, белых верблюдов, задубевшие, коричневые лица кочевников и синь воды маленького оазиса. Все это было до предела реально, почти осязаемо.

— А ведь вы волшебник, Александр Яковлевич!

— Немножко, — сказал довольный Бонэ, который, видимо, уже не раз демонстрировал этот фокус. — Но настоящие кудесники все-таки те, кто создавал этот ковер. Вот он, мастер, у которого тысячи рук, но одно сердце. Вы, конечно, можете относиться к моим словам с долей скепсиса, и я готов вас понять. Но все же поверьте мне: ковроделие — феномен народной жизни и народного творчества. Ковры — те же древние рукописи. При изучении их многое может почерпнуть для себя не только искусствовед, но и историк, этнограф, психолог, живописец и даже врач… Не улыбайтесь, Леонид Борисович! Врача я упомянул отнюдь не случайно. Хорошо известный вам профессор Бехтерев, светило первой величины, глубоко убежден, что умело подобранная гамма цветов более благотворно влияет на нервную систему человека, чем иные микстуры и пилюли. В связи с этим, мне говорил Мансфельд, один из ассистентов профессора Бехтерева занялся изучением цветовых гамм восточных и европейских ковров. По его мнению, красочные ковры делают людей более жизнерадостными и оптимистичными. Убежден в его правоте. Кстати говоря, не кому иному, как великому Ломоносову принадлежат слова: “Много утех и прохлад в жизни нашей от цветов зависит”.