Луи Буссенар - Под Южным крестом Страница 31

Избиение окончилось, убийцы — слово нисколько не преувеличено, — нарушили молчание. Двое французов могли теперь вдоволь любоваться и восхищаться райскими птичками, к великому удивлению дикарей, обращавших такое же внимание на красоту bourongraja, какое обращают наши крестьяне на серенького воробья.

— Бедное маленькое Божье создание, — шептал растроганный Пьер, осторожно приподнимая одного из «мелких изумрудов», на кончике носика которого виднелась засохшая капля крови. — Какое все нежное, блестящее и яркое, как золотой луч солнца, и вас-то, таких красавцев, эти чернокожие так безжалостно мучают и, не добив, сдирают с вас, полуживых, шкурку… И для чего это нужно, хотел бы я знать?

— А для того, чтобы украсить шляпки хорошеньких и не очень хорошеньких женщин, которые, недовольные собственной красотой, занимают ее у бедных маленьких птичек.

— Ну, так если будет когда-нибудь на Божьем свете такая особа, которая будет называться мадам Пьер де Галь, и если ее сожитель, здесь присутствующий, будет даже миллионером, мадам Пьер де Галь пойдет скорее в непокрытой головой, чем позволит себе из-за пустого, глупого кокетства поощрить такое варварство. Честное слово в том порукой!

— Ты совершенно прав, матрос, меня тоже возмущает эта жестокость по отношению к прелестным созданиям. Вглядись, как все в них гармонично, как красиво, в тон подобраны яркие цвета; ничто не фальшивит, ничто не бьет в глаза, несмотря на поразительную яркость красок. А маленькое тельце, как оно грациозно!

— И я это вижу. Громадный ара, водящийся в Гвиане и Бразилии, тоже украшен огненным щитом, как птички солнца, и цвет перьев у него прекрасен, а попугай все-таки смешон.

— Браво! И знаешь почему? Причина очень простая: райская птичка носит туалет, как парижанка, а американский попугай одет в те же цвета, но безвкусно подобранные, как англичанка.

Папуасы были заняты выделкой шкурок райских птичек, чтобы предохранить их от гниения и сделать дорогим предметом торговли. Операция эта совсем простая и выполняется дикарями с большим искусством. Отрезав лапки и крылышки и вычистив внутренности, они надевают кожу на палку, предварительно пропитав ее специальным ароматическим составом, и затем просушивают. В таком виде райские птички отправляются в Европу.

Через час от целой груды птичек остались лишь небольшие узкие цилиндры и куча окровавленного мяса, сложенного на широкий лист.

— А с этим что ты будешь делать? — спросил парижанин Узинака, указывая на птичье мясо.

— Съем его, — отвечал храбрый воин. — «Bourongraja» — блюдо, превосходное в любое время года, а в эту пору особенно. Сейчас они питаются мускатным орехом, который, действуя на них опьяняюще, придает мясу чрезвычайно приятный, ароматический вкус… Впрочем, ты сам увидишь!

— Покорно благодарю, — живо воскликнул Фрикэ. — Я не чувствую никакого аппетита. Я довольствуюсь куском саго, и мне будет казаться, что я сижу за столом самого римского императора.

ГЛАВА XI

Осажденные в воздушном доме. — Пираты. — Воспоминание о марафонском воине. — Любопытный способ постройки. — Голод. — Съедят их или нет? — Что было на кончике лианы, прицепленной к стреле с желтыми перьями? — Двадцать пять килограммов свежего мяса. — Кому приписать это доброе дело? — Благодарность обездоленных. — Опять кароны-людоеды. — Главный талисман папуасов. — Ночная птица после солнечной.

— Ну, матрос, что ты об этом скажешь?

— Что мне бы очень хотелось уйти.

— Я тоже не прочь.

— Решительно, на нас все неприятности.

— Беда за бедой!

— В конце концов, это становится несносным. Там, на борте «Лао-Дзы», мы были заперты и обречены на голод, здесь мы окружены и, того гляди, будем съедены…

— Осаждены на высоте сорока пяти футов, на каком-то решетчатом люке в двести квадратных метров…

— И притом нечего есть! ..

— А что поделывает неприятель?

— Да по-прежнему прячется, норовя пустить в нас одну из своих иголок с красными перьями.

Несмотря на темноту, Фрикэ тихонько подвинулся к самому краю воздушной площадки, жадно вглядываясь в темноту.

— Осторожней, матрос! Решетка широкая, а сетки внизу нет.

— Я не боюсь! Для меня это дело привычное.

— Ничего нового, да?

— Ничего. Под деревьями темно, как в колодце. Луны недостаточно, чтобы осветить всю чащу.

— А кстати, что поделывают наши друзья-папуасы? Их что-то не слышно.

— То же, что и мы: подтянули животы. Они на другом конце хижины, сидят на корточках вокруг огня, заслоненного листьями саговых пальм.

— Нет, это долго продолжаться не может, и если мы не попробуем выбраться, то придется съесть друг друга.

— А все оттого, что райские птицы завели нас так чертовски далеко.

— Да. Мы готовили их для небольшой закуски. Что делать? Приходится покориться.

— Как жаль, что у нас не осталось дюжин двух или трех этих маленьких птичек. Теперь они были бы кстати.

— И хоть бы сотню-другую килограммов саго! Недостаток воды хоть и чувствовался бы, но ничего, можно было бы подождать.

— А при голодовке роковая развязка неизбежна.

— Ты видел, с какой отвратительной жадностью смотрели папуасы на нашего бедного Виктора?

— Тс! .. Пусть мальчик ничего не подозревает. Но я не советовал бы дотрагиваться до него, а не то им придется отведать несколько унций свинца. У меня, к счастью, цел еще револьвер американца. Первого, кто осмелится прикоснуться к мальчугану…

— Пьер!

— Я здесь…

— Я попробую заснуть, а ты поглядывай. Нашим союзникам я доверяю так же мало, как и осаждающим. Когда твое дежурство закончится, я тебя сменю.

И Фрикэ, который, как и его товарищи, уже три дня успокаивал голод листьями, растянулся на рогоже.

Что же произошло с того момента, как папуасы, окончив охоту и ощипав райских птиц, готовились приняться за завтрак?

А вот что.

Жаркое уже поспевало, охотники сидели на корточках — любимая их поза, даже тогда, когда есть на чем сидеть. Шла веселая беседа. Черные лица расплывались в широкую улыбку: охотники мечтали о стеклянных бусах, о топорах с раскрашенными рукоятками и, особенно, о многочисленных бутылках с водкой, которые они рассчитывали получить от малайских торговцев в обмен на шкурки райских птиц. Ни дать, ни взять, как в басне «Разбитый кувшин».

Вдруг в лесу послышался шум; как будто от быстрого бега. Все мигом вооружились. Шум усилился. Можно было подумать, что это бежит зверь, настигаемый охотниками. Из чащи вышел человек, в котором Узинак признал своего. Несчастный едва дышал и был покрыт пеной. Стараясь унять кровь, лившуюся из раны на груди, он с трудом прохрипел упавшим голосом: