Уилбур Смит - Божество реки Страница 32

— Война — это игра, в которой старики играют жизнями молодых, — доказывали братья Лостры. — Патриотизм — это сказка, выдуманная старыми мошенниками, чтобы втянуть нас в адскую игру. Пусть они сами дерутся, если им хочется, а мы в этом не будем участвовать.

Я тщетно упрекал их, говоря о высокой чести быть подданным Египта. Чести, которая подразумевает определенные долг и обязанности. Они отмахивались от меня со всем высокомерием юности и невежества.

Теперь под пристальным взглядом Тана они заерзали на скамейках и спрятали кисти левых рук в складках одежд. Они были правшами, однако употребили все свое красноречие и даже золото, чтобы убедить чиновников, набирающих людей на военную службу, будто они левши.

Простой народ в конце огромного зала загудел и затопал ногами, выражая согласие с Таном. Это их сыновья заполняли скамейки гребцов на боевых ладьях или ходили в доспехах с оружием в руках по пескам пустыни.

Я в отчаянии ломал руки за кулисами. Короткой речью Тан сделал своими врагами по крайней мере пятьдесят молодых людей из знатных семей. А именно они однажды унаследуют власть и богатства Верхнего царства. Их вражда в сотни раз сильнее поклонения толпы. Я молил богов остановить Тана. За несколько минут он так навредил себе, что и за сто лет не исправишь. Но он продолжал:

— О, Та-Нутри! — Тан воспользовался еще одним древним названием нашей страны — «земля богов». — Я говорю о преступниках и грабителях, которые засели за каждым холмом и за каждым кустом. Крестьянин вынужден пахать со щитом на плече, а путешественник отправляться в путь с обнаженным мечом.

И снова простой народ зааплодировал ему. Шайки грабителей обложили всех тяжелой данью. Никто не мог чувствовать себя в безопасности за пределами глинобитных стен городов. А вожди грабителей, называвших себя сорокопутами, стали наглыми и бесстрашными. Они не уважали никаких законов, кроме своих собственных, и ни один человек не мог найти защиты от них.

Тан очень точно угадал настроение людей, и у меня вдруг появилось ощущение, что он метит гораздо дальше, чем кажется на первый взгляд. С подобных обращений к народу часто начинались перевороты, в которых свергались целые династии фараонов. Следующие слова Тана укрепили мои подозрения.

— Пока бедняк кричит от боли под кнутом сборщика податей, знать мажет ягодицы своих мальчиков-красавчиков самыми драгоценными маслами востока… — В задних рядах поднялся рев, и мои страхи сменились трепетным волнением. Неужели все это тщательно продумано? Неужели Тан более хитер и скрытен, чем я думал?

«Клянусь Гором! — воскликнул я про себя. — Наша страна созрела для переворота, и кому, как ни Тану, возглавить его! » Меня огорчало только, что он не доверился мне и не дал мне возможности участвовать в его замыслах. Я бы задумал и провел переворот так же умело и ловко, как устраивал сады или писал мистерии.

Я вытянул шею, изо всех сил пытаясь заглянуть за головы зрителей и ожидая каждое мгновение увидеть Крата, врывающегося в храм во главе отряда воинов флотилии. Волосы у меня на голове и на руках встали дыбом от возбуждения, когда я представил себе, как они сорвут двойную корону Египта с головы фараона и поставят ее над окровавленным лбом Тана. С какой радостью закричал бы я вместе с ними: «Да здравствует фараон! Да здравствует фараон Тан! »

Тан продолжал, а перед глазами у меня понеслись странные, фантастические образы. Я увидел, как сбывается пророчество оракула из пустыни. Я представил себе Тана с госпожой Лострой рядом на белом троне Египта и себя самого за их спинами, в блистающем наряде великого визиря Верхнего царства. Но почему он не посоветовался со мной, перед тем как пуститься на такое опасное предприятие?

Следующая фраза все объяснила. Я неправильно понял Тана, моего честного, простого и доброго Тана, моего благородного, прямодушного и надежного Тана, которому не хватало только одного: хитрости, умения скрывать свои мысли и обманывать.

Заговора не было. Просто Тан решил сказать все, что было у него на уме, никого не страшась и не ожидая похвалы. Простой народ, который за несколько мгновений до этого в восторге ловил каждое его слово, теперь почувствовал, насколько острым может быть клинок его языка, когда он обрушился на них.

— Выслушай меня, о Египет! Что будет со страной, где злобные и низкие люди губят тех, кто сильнее их, где патриотов поливают грязью, где ни одного человека из прошлого не почитают за мудрость и где мелкие и завистливые душонки стараются повалить достойных людей и сровнять их с землей!

Приветственные крики в задних рядах смолкли, когда простой народ начал узнавать себя в этих негодяях. Без всякого усилия Тану удалось восстановить против себя каждого из них — великого и малого, богатого и бедного. О, почему же он не посоветовался со мной, горевал я, а ответ был прост. Он не стал советоваться со мной, потому что знал: я бы постарался переубедить его.

— Разве можно говорить, что в обществе царит порядок, если раб свободно поносит и считает равным себе человека благородного происхождения — обрушился он на них. — Разве должен сын поливать грязью отца и презирать мудрость, за которую тот заплатил сединой и морщинами? Как может прибрежная блудница носить кольца из драгоценного лазурита и считать себя выше добродетельной жены?

«Клянусь Гором, он никого из них не хочет пощадить, он будет бичевать всех», — горько подумал я. Как обычно, он совершенно забыл о собственной безопасности и стремился достичь цели самым простым и открытым путем.

Только один человек во всем храме был в восторге от его речи. Лостра появилась рядом со мной и схватила меня за руку.

— Разве он не прекрасен, Таита? — Она задыхалась от восхищения. — Каждое его слово — правда! Сегодня он в самом деле стал молодым богом.

У меня не хватило мужества даже согласиться с ней, и я печально склонил голову. Тан безжалостно продолжал:

— Фараон, ты — отец народа. Мы вопием к тебе о защите и спасении. Отдай дела государства и войны в руки честных и умных людей. Пусть негодяи и глупцы гниют в своих поместьях. Отзови неверных жрецов и скупых слуг царских, паразитирующих на теле нашей Та-Мери.

Гор ведает, что я ненавижу жрецов не меньше любого из присутствующих, однако только дурак или очень храбрый человек осмелится обратить на свою голову злобу каждого из этих болтающих с богом в Египте, так как власть их беспредельна, а ненависть безжалостна. Что же касается царских чиновников, то их влияние и продажность воспитывались сотни лет, а возглавлял их вельможа Интеф. Я содрогнулся от жалости к своему дорогому глупому другу, а тот продолжал учить фараона, как перестроить египетское общество.