Луи Буссенар - Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию Страница 32

— Как сказать! Вы еще не знаете наших ураганных ливней.

— Ну что вы! Я прекрасно помню ливень в каменистой пустыне…

— …который длился всего лишь минуту. Кроме того, мы находились на возвышенности, а здесь — самая низина, естественный водослив для потока, что устремляется из леса.

— Но ведь завтра продолжение похода.

— Только это меня и утешает. А иначе было бы просто необходимо передвинуть лагерь в глубь леса.

— Вы правы. Но пусть больные спокойно отдохнут до завтрашнего вечера.

— Мой дорогой Харви, — продолжал скваттер, пожимая руку друга, — кажется, наша цель уже близка?

— Осталось пройти самое бо́льшее двадцать пять лье.

— Возможно, этот ручей — южная граница территории нга-ко-тко. Не пора ли уже подавать знаки о своем присутствии?

— Вы правы. С сегодняшнего дня начнем вырезать на коре деревьев коббонг, о котором говорилось в письме… вашего…

— В письме того, кого я жажду застать в живых. Бедный брат! Надеюсь, он скоро сможет обнять Эдварда, Ричарда, Мери и всех нас.

— Уверен, что так и будет, дружище. Думаю, время испытаний прошло. Самое позднее дня через три наша миссия будет окончена.

— Пойдемте разведаем местность. Возьмем с собой Френсиса, Ричарда и Шеффера. Определим свое местонахождение и вырежем на коре как можно больше условленных эмблем.

— На лошадей — и в путь!

— А мне, сэр Рид, неужели оставаться в «полевом госпитале»? — спросил я у скваттера.

— Вы, милый доктор, еще слишком слабы. А поездка обещает быть долгой и утомительной.

— Клянусь, я еще никогда не был так бодр. Бездействие, поверьте, утомляет больше, чем движение. Вот увидите, прогулка завершит мое исцеление. — Потом, обращаясь к Харви, я добавил: — Майор, поддержите меня. МакКроули мечтает поесть маленького кенгуру, поджаренного на вертеле. И я обещал ему подстрелить эту дичь. Вы же знаете, наш друг — раб своего желудка. И обмануть его надежды — значит повергнуть беднягу в отчаяние.

— Будь по-вашему, — улыбнулся старый офицер. — Вы всегда потакаете всяким фантазиям.

Ноги у меня были еще немного одеревенелые, но, сев в седло, сразу почувствовал себя молодцом. Мы медленно поднялись на небольшой пригорок, отделявший лагерь от леса, и очутились под высокими деревьями. Мирадор бежал впереди, радостно ныряя в кусты.

Может быть, я ошибаюсь или больные глаза все еще плохо различают контуры, но, кажется, трава, совсем недавно бывшая густой и зеленой, стала вдруг бледнее и приобрела желтоватый оттенок. Да и деревья как будто порыжели, их листья свернулись и слегка сморщились, мелкие ветки высохли и повисли.

Приближаюсь к сэру Риду, молчаливому и нахмуренному. Но он погружен в свои мысли и не видит меня.

— Послушайте, Френсис, — говорю канадцу, — вы хорошо знаете эту страну, так скажите, что сие значит: деревья будто побило морозом.

— Ах, месье, — отвечает он тихо, — боюсь большого несчастья.

— О Боже! Что еще может с нами приключиться?

— Надеюсь, ничего особенного. Но если и дальше лес будет таким, положение окажется очень серьезным.

Больше я не стал ничего уточнять: раз столь закаленный человек, как мой собеседник, не на шутку обеспокоен, значит, действительно происходит что-то ненормальное.

Далее пейзаж становится все более унылым: трава вокруг жесткая и сухая, листья эвкалиптов рыжеватого цвета (большая их часть опала и образует на земле сплошную подстилку, разбрасываемую копытами наших лошадей), почки черные и затвердевшие, а голые макушки напоминают гигантские щетки. Всюду, насколько видит глаз, тоскливая картина умирания. Нет ни многокрасочных цветов, ни веселого щебетания птиц. Только зеленые ящерицы карабкаются по стволам да среди травы, шурша, ползают отвратительные змеи.

Как выразился Френсис, лес получил «солнечный удар». Дождей, несомненно, не было, и вся растительность, лишенная возможности черпать в земле живительную влагу, зачахла под лучами тропического солнца.

Сохранилась она только по берегам ручья. К сожалению, есть основания полагать, что опустошению подверглось огромное пространство.

— Все против нас, — тихо бормочет сэр Рид. — Вернемся обратно, нечего и думать о путешествии по этим унылым местам. Там, в долине, и решим, что делать. Но рекомендую, господа, сохранять крайнюю сдержанность. Нет смысла увеличивать страдания больным и раненым сообщением о новом несчастье.

Молчаливые жесты согласия были нашим единственным ответом, и мы вернулись к месту, откуда стартовали.

— Где же кенгуру? — спросил МакКроули, как только увидел меня.

— Увы…

— Так я и думал. Ваше зрение не восстановилось полностью. К счастью, Том раздобыл прекрасное жаркое. Маойр, у вас бесценный слуга.

ГЛАВА 11

Между огнем и водой. — Предвидение сэра Рида. — Последствия пожара. — Голод. — Золотоносное поле. — Колония опоссумов в стволе эвкалипта. — Триумф Тома. — Знак войны на стволе дерева. — Новый и последний подвиг Мирадора. — Стратегия четвероногих. — Ошибка. — Талисман.

Позади нас мертвая пустыня, впереди — мертвый лес; невозможно ни продвигаться вперед, ни отступать назад. Запасы продовольствия почти исчерпаны, и нет никаких возможностей их пополнить. Единственный выход в том, чтобы, как только больные окончательно поправятся, следовать по течению ручья, ведущего, к сожалению, на запад и, следовательно, уводящего экспедицию в сторону от ее цели. Необходимо быстро принять решение, нельзя терять драгоценное время.

За ночью следует жаркий гнетущий день. Большие черные тучи, между которыми виднеются бледные просветы, быстро бегут с запада на восток, гонимые знойным ветром, несущим облака пыли, — нечто вроде австралийского самума[119]. Спящие мечутся в лихорадочном сне, я же не могу сомкнуть глаз, испытывая, как говорят в просторечье, ломоту в ногах; надо пройтись, размяться. За неимением лучшего, брожу по берегу ручья, серебряного от мерцания звезд. Но вскоре почти все они скрываются за тучами.

Мой тонкий слух, различающий малейший шум, улавливает слабый рокот, который то усиливается, то затихает в зависимости от силы ветра. С тревогой прислушиваюсь. Шум нарастает. Он чем-то напоминает гул града, барабанящего по листве. Прикладываю ухо к земле и слышу что-то похожее на громыхание идущего поезда. Взволнованный, встаю и иду будить Тома, чей безошибочный инстинкт поможет разобраться в характере этого явления. Кажется, воды ручья, которые с трудом видны, бурлят и текут сильнее.

Услышав мой окрик, Том вскакивает, таращит глаза, прислушивается и, насколько это возможно, раздувает ноздри своего приплюснутого носа. В течение нескольких минут он неподвижен. И вдруг на черном липе появляется выражение неописуемого ужаса, а длинные, худые руки поднимаются в жесте отчаяния. Том издает гортанный возглас, заставляющий вздрогнуть и вскочить больных.