Леонид Платов - Каменный холм (сборник) Страница 33

С первого же взгляда на его простодушное открытое лицо можно было понять, что он "переживает" за своего командира (так же, по-видимому, как и матросы), всей душой хотел бы ему помочь и безусловно убежден, что никакой вины за ним нет.

Вначале Грибов задавал вопросы, потом замолчал и слушал, не прерывая, машинально постукивая карандашом по столу.

Многое из того, что рассказывал боцман, не имело отношения к девиации компаса, зато помогало еще лучше уяснить главное — характер Крылова.

— Туман был, как молоко, товарищ капитан первого ранга, в десяти метрах не видно ничего. Ну, смотрим на компас, все очень хорошо, в открытом море идем. А на самом деле, выходит, под берегом шли. На камни и выскочили. Тут немного разошелся туман. Видим: берег от нас в кабельтове. Не иначе, как на банке у мыса Дитлеф сидим!

Это плохо. На мысе передний край фронта проходил тогда.

Видим, на берегу поднялась суета. Пускают осветительные снаряды и вешают над нами люстры. Капитан-лейтенант сел за пулемет, команде приказал разобрать винтовки, а мне приготовить спички и топор, чтобы в случае чего прорубить бензобаки и поджечь катер.

Однако с берега окликают по-русски. Я дал опознавательный ратьером [Ратьер — особый фонарь для сигнализации]. Отвечают правильно. Второй опознавательный! Тоже верный ответ. Оказалось, это наши. А фашисты находятся чуть подальше, но тоже близко, кабельтовых в двух или трех. Нас не видят, потому что мы скалой прикрыты.

Вскорости свечерело. "Ну, — говорит командир, — нам всем тут мокнуть ни к чему. Будем вахту по очереди держать. В первой вахте — я, во второй — Фаддеичев". Приказал мне взять с собой половину команды и идти к пехотинцам. Добрались до берега вброд. Вода была по пояс, но чертовски холодная. Пехотинцы, конечно, встретили нас по-братски, накормили, отогрели. А через четыре часа, отдохнув, мы сменили товарищей. И командир с ними на берег ушел.

Накат был небольшой, катер на камне сидел прочно. Вычерпываем воду, негромко переговариваемся. На переднем крае совсем тихо, только иногда ракета сверкнет. Прошло минут двадцать, не больше. Вдруг слышим: захлюпала, забулькала вода. Кто-то идет от берега. "Стой! Кто идет?" — "Командир!" — "Что же не спите, товарищ командир?" — "Не спится, Фаддеичев…"

Ходит вокруг катера и все ногами пробует: на какие тот точки сел. "Не так уж плохо дело, Фаддеичев! — И, слышу, повеселел. — Катер удачно сел: реданом. И пробоин только две, не очень большие. Можно, по-моему, в тихую погоду снять. Если, конечно, гитлеровцы не потопят утром".

С тем и ночь прошла. Погода стихла, светло. Пролетел разведчик противника. Ждем час, другой. Капитан-лейтенант бледный сидит, хмурый, только губы кусает. Нет и нет обстрела. Очень хорошо! Значит, не заметили наш катер.

На следующую ночь — аврал! Работали так, что в холодной воде жарко было. Выгрузили торпеды на плоты, чтобы облегчить катер, откачали воду, осушили баки, подвели с бортов резиновые понтоны. И катер всплыл!

Перед рассветом пришел с базы рейдовый катерок для отбуксировки. Завели концы. Кому же теперь на нашем катере идти? Он только одного человека и может поднять. Сам-то больше на честном слове, чем на понтонах, держится. Просились на свой катер, можно сказать, все. И я просился. Но капитан-лейтенант никого не пустил. "Ты не пререкайся со мной, Фаддеичев, — говорит. — Я командир катера. Я его в беде не могу оставить…"

И пошел! А до базы не близко. А в открытом море волна. Понтоны начали от хода всплывать. Катер, видим, погружается больше и больше. "Сейчас подойдем, товарищ капитан-лейтенант! — кричим ему. — Снимать вас надо". — "Подождите, — отвечает. — Рано. Может, еще чего придумаю". А думать надо быстро…

Понимаем: очень нашему командиру обидно. Из-под носа у немцев вытащил катер, совсем уже было довел и… Вот замечаем: захлопотал на катере, отшвартовал один из понтонов, — все равно бесполезный, — выпустил из него воздух. Потом, видим, тащит его в машинный отсек, где полно воды. Ну, тут уж поняли матросы его уловку. Он, стало быть, решил понтоны уложить в трюм и снова накачать в них воздух, чтобы они раздулись и вытеснили через пробоины воду. Так, по его, и вышло!

Видим: на плаву катер, жив, не тонет! Ну, закричали тут "ура" — и мы закричали и команда рейдового катера. А капитан-лейтенант присел у штурвала, платочком шею обтирает. Умаялся.

— Довел ли катер до базы?

— Конечно, довел… Ведь Крылов, товарищ капитан первого ранга… — Боцман сказал это с особой убедительностью и даже подался немного вперед. — Наш командир — настоящий советский моряк. Он к своему катеру душой прирос!..

Отпустив боцмана, Грибов отправился на квартиру к Крылову.

Тот был один.

Тускло светила керосиновая лампа, но не было охоты встать и поправить фитиль. Усталость клонила Крылова к подушке, а сон не шел. Только в последнее время по-настоящему начал осознавать случившееся. Схлынуло возбуждение, связанное со спасением тонувшего катера. Наступила реакция.

Он знал, что вся бригада — от комбрига до любого матроса — глубоко переживает его позор, который вместе с тем является позором бригады. Аварию обсуждают со всех точек зрения. Некоторые офицеры рубят сплеча: "Захвалили Крылова, зазнался, стал небрежен, развинтился, начал полагаться на удачу, на "авось". Друзья Крылова молчат, им нечего ответить. Факты против них.

Понятно, легче всего было бы покаяться, промямлить что-нибудь вроде: "Повинную голову и меч не сечет…"

По-честному он не мог сделать так. Слишком прочна была его вера в себя, чтобы он мог поступиться ею без борьбы.

Он не был суеверен, но, воюя не первый год, знал, как важна на войне инерция удачи, привычка к счастью. Нельзя было допускать необоснованных сомнений в себе, колебаний, излишнего самоанализа и рефлексий. Именно это как раз развинчивало, размагничивало офицера.

Зазнайство, самомнение? Нет, совсем не то. Он, Крылов, был просто очень уверен в своем профессиональном умении, в своей щепетильной штурманской добросовестности, в своем таланте моряка наконец.

И он верил в своих учителей.

Вспомнился Грибов. (О нем всегда вспоминал во всех трудных случаях жизни.)

Что, если бы его профессор узнал об аварии?…

Крылову представилось, как он, со своей обычной рассеянной манерой глядя поверх голов, сказал бы:

— Разберем необычайный случай с Крыловым. Будем последовательно исключать одно возможное решение за другим…

Крылов задумался. Он не чувствует за собой вины. Так.

Если виноват не он, то кто же тогда? Рулевой? Он стоял все время рядом с рулевым. Значит, компас?…

В ушах зазвучал размеренный, чуть монотонный голос Грибова.