Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 33

Суханов. – Слушай, давай заведем собачонку, а? Одну на двоих. Будем выводить ее на палубу, прогуливать. Желательно, чтоб это был кобелек. Сошьем для него парадный пиджачок с жилетом, купим золотую цепочку на пузо, часы карманные, а? – Суханов вопросительно смотрел на Медведева, тот опять никак не отзывался на вопрос, угрюмо молчал. – Рубашку нейлоновую, белоснежную купим, с твердыми накрахмаленными манжетами, в прорези манжет, чтобы держались, запонки вставим. Я свои лучшие запонки с настоящим розовым жемчугом подарю кобельку, а? На Ямайке запонки покупал. Костюм у кабысдоха будет черным, а жилет малиновым, клетчатым, с искоркой. И галстук с искоркой.

– Кабысдоху тельняшку надо, – наконец прорвало Медведева, – чтоб матросом был.

– И тельняшка будет. И спасательный круг, персональный, по объему талии. А? По праздникам собачка костюм станет носить, а по будням – тельняшку. И капитанскую тужурку с золотыми шевронами. А?

– Донцову это не понравится, – произнес Леша угрюмо, – два капитана на одном судне – это много.

– Мы не четыре шеврона нашему славному кабысдоху приделаем, а три, как у меня, – сказал Суханов, – будет любимый пес не капитаном, а старшим помощником. И еще… Поскольку на Севере часто летят зубы, то мы вставим нашему любимому псу зубы металлические. Из червонного золота.

– Фарфоровые, – Леша Медведев поугрюмел еще больше, – из кузнецовского фарфора.

– Ох, Леша, Леша, – Суханов укоризненно качнул головою, – нельзя допустить, чтобы дедушка отечественного фарфора господин Кузнецов перевернулся в гробу от такого кощунства. Негоже оскорблять память господина Кузнецова. Итак, вернемся к нашему кабысдоху.

– Он мерзнуть будет, – сказал Леша.

– А зимняя одежда на что? Бушлат соорудим, ватные штаны. А потом, у него шерсть богатая, лохмы во все стороны. Носки себе из лишней шерсти свяжем. А, Леша?

– Ноги у него все равно отмерзать будут. У всех собак на кораблях отмерзают ноги. Потом у них от этого ревматизм развивается. А ревматизм – это все, финита! Собака сдыхает.

– Наша не сдохнет. Мы ей, кроме носков, башмаки стачаем. Впрочем, нет, не башмаки! – Суханов приставил палец ко лбу. – Лапы у пса ведь длинные, мягкие, как уши, и мы к подушечкам приклепаем перчаточные кнопки. По три штуки на каждую лапу. Они будут как подковы у лошади. А к боку приладим пупырышки, на которые кнопки застегиваются. Точно, – Суханов весело потер руки. – Тогда собаку будет легко транспортировать. Пристегнул лапы к боку, чтобы не мешали, сунул кабысдоха в баул и поехал куда надо. В отпуск, на юг.

– Собаку необязательно носить, собака сама может бегать, – прежним угрюмым тоном проговорил Леша Медведев.

– Она и будет бегать. Цокать кнопками по железной палубе атомохода, как лошадь копытами. И от холода защита – не будет голыми лапами по железу… И удобство, – Суханов говорил, речь его была вроде бы веселой, и тон веселый, а вот глаза выдавали – раньше не были такими; глаза, загнанные внутрь, смотрящие в себя, посветлевшие от внутреннего напряжения и некоей оторопи.

Что-то с Сухановым происходило, маялся он, а в чем крылась причина этой маяты – Суханов не говорил. Медведев пытался понять – не получалось. Да и не маг он, не колдун, чтобы распознавать чужие мысли. Для этого надо хотя бы начальные курсы ведьмаков или шаманов окончить, но какой из Леши шаман? Из него колдун, как из английской королевы капитан атомохода.

И вообще не надо стараться быть проницательным либо нарочито непроницательным – это все от лукавого, надо быть самим собой. Быть самим собой – самое естественное состояние. И все равно, если человеку плохо, то его боль, его озноб передаются, будто ток по проводу. Сереет, делается хмурым дневной свет, белые льды становятся темными, вода в промоинах начинает недобро куриться. Правильно сказал один писатель – чужой боли не бывает. И если у человека существует чужая боль, то на такого человека уже нельзя надеяться – подведет.

– Обо что высокая дума, Алексей Николаич? – поинтересовался Суханов.

– О наших и ваших.

– Это, значит, о технарях и летунах. Об атомщиках и судоводителях.

Суханов часто задумывался над тем, почему у судоводителей не всегда ладятся отношения с физиками.

Атомщики – голубые «технари», инженерия высокого полета, для них главное – это ядерная реакция, расщепление частиц, создание энергии, способной управлять миром, а разное там бултыханье в соленых лужах, долбежка льда и проводка караванов – дело десятое, пристяжное. Тем более здесь, на атомоходе. Тут они главные, атомщики – они, а не судоводители. Отсюда и высокомерие, и отсутствие единства – даже в баню и на обеды в кают-компанию атомщики и судоводители ходят порознь. Никакие приказы капитана, никакие увещевания Мироныча не действуют.

– На флоте есть плавсостав и есть моряки. Есть еще сезонники, – сказал Медведев. – Плавсостав – те, кто плавает, моряки – те, кого возят на судах, катают, а сезонники – это атомщики. Мы, грешные, – он скосил грустные глаза в сторону, – радисты, которым больше темень ведома, чем свет, мы тоже сезонники.

– Вы-то почему?

– По кочану да по кочерыжке, – дал детский ответ Медведев.

Потому эта вилка получается, что атомщики, заканчивая тот же физтех или какой-нибудь другой мудреный факультет, считают, что после защиты диплома им прямой путь в академики, каждый второй обязательно Иоффе либо Ландау станет, а то и Эйнштейном, а их вместо этого – в гремящую железную банку, где ни света, ни воли земной, ни воздуха, ни твердой почвы под ногами, сплошные морские неудобства. Поначалу это было интересно – работать на атомоходе, море за бортом, нарядная командирская форма хорошо сидит на фигуре, а потом сделалось невмоготу. И атомщики откололись, попытались вознестись над судоводителями, но потолки тут невысокие, железные, твердые, шишка на темени вскакивает быстро – приземлили атомщиков. Приземлить-то приземлили, а вот перегородка осталась. Случается, атомщики прикладывают судоводителей, те в долгу не остаются, парируют какой-нибудь мудреной фразой: «Конфигурально выражаясь, я придерживаюсь диаметрально противоположного мнения по поводу транспортировки жидкого соединения водорода с кислородом в пористо-сообщающихся сосудах», и иной атомщик, размышляя над фразой, начинает недоуменно хлопать глазами. А это обычная народная поговорка «Не носи воду в решете», перевернутая с ног на голову.

Конфликты между моряками и атомщиками – глухие, неясные, закупоренные в яйцо. Мореходы, перед тем как явиться на судно, пять лет вместе варятся в одном котле, в училище плотно притираются друг к другу, обитают в одной комнате в общежитии, задыхаются, рвут жилы, когда проходят практику на парусниках, учатся, если хотите, чувству локтя, а на физтехе такого предмета, как «чувство локтя», нет.

«В случае ядерной войны только атомщики, наверное, и останутся в живых… Будут сидеть там, глубоко внизу, в бункерах, лапу сосать, это их и спасет», – подумал Суханов и посмотрел себе под ноги.

– Если хочешь победить противника – обними его, – сказал он.

Медведев