В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том второй Страница 34

— Ты видишь, мародер, этот топор? Им я отрублю твои жадные руки. Смею уверить, что сделаю это очень охотно. Когда я убиваю невинную скотину, во мне нет-нет да и поднимется жалость, а когда я буду отрубать твои лапы, мерзавец, то не буду испытывать ни жалости, ни раскаяния.

— Матерь Божья! — завопил Веслав. — Сотвори чудо! Всю жизнь я молился Тебе и приносил дары, а ты оставила меня. Обещаю, что буду отныне честным человеком, если Ты поможешь мне на этот раз. Они хотят отрубить мне руки, а потом повесить меня. У меня дьявол уже сидит на спине и тащит в преисподнюю. Вот оно — пламя, в котором будут мучаться несчастные грешники. Нет спасения от огненной геенны. Я не хочу умирать! Скорее я разобью себе череп об эти камни!

В безумном отчаянии Веслав бился головой о камни, пытаясь разорвать веревки, которыми был связан.

— Молчи, подлый трус! — крикнул ему Риго. — Что за чепуху ты мелешь о дьяволе и о преисподней! Я тебе говорю, все это ерунда. До мертвеца никому нет дела, кроме червей, которые будут есть его. Нет загробной жизни, нет возмездий. Я ни во что не верю. Мой добрый господин не раз говорил, что на этом свете можно грешить вовсю, лишь бы только не попасть в руки правосудия, и что другой жизни нет и не будет.

— Ты ошибаешься, — раздался чей-то глухой голос.

Риго повернул голову и увидел перед собою священника. Озаренное бледным сиянием луны лицо священника производило величественное впечатление. Священник этот лишь недавно прибыл в армию, расположившуюся под Прагой. Он привез с собой удостоверение на имя главнокомандующего, уполномочивающее его обходить все лазареты для напутствия умирающих и утешения раненых.

Этот священник был — патер Леони. Он сел на землю рядом с осужденными и начал говорить своим звучным, низким голосом. Он говорил им, что скоро придет их смертный час и что им следует покаяться в совершенных злодеяниях, что на земле умирает лишь тело, а душа выдерживает испытания перед Вечным Судьей, уходит либо в рай, либо в ад.

Цыган Риго только свистнул.

— Тебе было бы на руку, — воскликнул он, — если бы я рассказал о своих проступках, которые совершил за всю свою жизнь. Ты сейчас бы побежал к генералу и сообщил бы ему все подробности моего повествования.

— Сын мой, — мягко возразил священник, — я свято чту тайну исповеди. Я предлагаю тебе покаяться не для меня, не для людей вообще, а для того, чтобы облегчить свою душу и мужественно и спокойно встретить смерть.

— Мне и встречать ее не придется, — возразил Риго, — во всяком случае не сегодня. Смею вас уверить, что мой господин не даст мне попасть на виселицу.

— Ты слишком надеешься на твоего господина, — ответил священник, глядя на цыгана. — Господин, у которого такой слуга, сам наверное грешник. Негодяй может не согласиться спасти своего сообщника. Напротив, он может воспользоваться случаем, чтобы избавиться от сообщника, которого ему тогда уж нечего бояться.

Риго отшатнулся. Лицо его перекосилось, и глаза приняли мрачное выражение. Ему раньше не приходила в голову мысль, которую только что высказал священник. В этой мысли было много правдоподобного: Батьяни был способен отделаться от сообщника своих злодеяний.

«Но нет, — думал Риго, — Батьяни не будет так неблагодарен. Он вспомнит, что я еще недавно спас его из тюрьмы, рискуя собственной жизнью. Он не даст мне погибнуть, имея возможности спасти меня».

— Не трудись, святой отец, — вслух произнес Риго, — меня ты не запугаешь. Займись лучше вон тем трусом, который плачет и визжит, точно старая баба, и проливает жгучие слезы. Он скорее поддастся твоим увещеваниям.

— Ты закоренелый грешник! — гневно воскликнул патер Леони. — Горе тебе! Твоя душа погибла, на этом и на том свете.

Он отвернулся от цыгана и обратился к Веславу. Он долго говорил с ним. Веслав стал на колени, сложил связанные руки и зарыдал еще громче. Но мало-помалу он начал успокаиваться. Священник сумел тронуть его сердце, и он в конце концов спокойно повторял молитвы, подсказываемые исповедником.

Однако время шло, а из крепости не было ответа на предложение, отправленное Зигристом и Рорбеком. Мрачные тучи на небе уже стали окрашиваться в фиолетовый цвет, горизонт начал принимать розоватый оттенок. Риго с нетерпением считал минуты и все смотрел в направлении, где в тумане вырисовывались стены Праги.

«Почему Батьяни так долго не дает ответа? — думал Риго. — Почему он не торопится избавить меня от мучений? Виселица готова, железные прутья раскалены, ужасный топор сверкает».

Старая ворона парила над осужденными, как бы предчувствуя добычу. Риго била лихорадка, он весь дрожал от страха, волосы его становились дыбом, и холодный пот катился по лицу. Он даже завидовал несчастному Веславу, который лежал рядом с ним и молился: у этого человека уже не было никакой надежды, он знал, что ему не миновать ужасной участи и потому он окончательно покорился и стал спокоен.

Самая ужасная пытка именно и состояла в этом неведении, в безумном страхе перед неизвестностью. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее билось сердце в груди Риго. Он встретил проклятиями утреннее светило, радостно приветствуемое другими.

В эту ночь в Праге состоялось знаменательное заседание в доме Аделины Барберини. В гостиной у нее собрались все начальствующие лица, прибывшие в Прагу. Все они знали, что императрица Мария Терезия очень благоволит к Аделине, и ни для кого не составляло тайны, что она снабжена самыми широкими полномочиями. Аделина созвала всех старших офицеров на совещание, и все они сочли своим долгом явиться, видя в лице Аделины человека, от которого зависит дальнейшая участь крепости.

В большой гостиной первого этажа, за круглым столом, покрытым зеленым сукном, сидело двенадцать офицеров. Перед каждым из них стоял письменный прибор. Офицеры были еще в тех мундирах, в которых сражались днем: мундиры эти во многих местах были изорваны, испачканы и прожжены, многие из присутствующих носили перевязки и пластыри. Все эти храбрые офицеры мечтали только о том, как бы отомстить неприятелю за понесенное поражение, как бы наверстать потерянное.

Среди присутствующих находился также граф Батьяни. Он сидел в высоком кресле, рядом с главнокомандующим, который, несмотря на тяжелую рану ноги, тоже явился на совещание.

Аделина была бледнее обыкновенного, но это придавало ее лицу особую прелесть. Она была в глубоком трауре, причем узкое черное платье ярко обрисовывало ее дивный стан. Платье это как нельзя лучше подходило к ее иссиня-черным волосам, непокорными кудрями окаймлявшим ее бледное лицо. Через плечо она носила двухцветную черно-желтую ленту — эмблему Австрии.