Виктор Михайлов - Стражи Студеного моря Страница 34

Фома поднялся и, подталкиваемый ветром, шагнул вперед. Шли они медленно. Линия связи проходила в стороне от тропинки, провода тянулись над глубокими расщелинами, между скал, круто поднимались на высокие сопки. Столбы крепились в деревянных срубах-ряжах, заложенных камнем. В скальном грунте яму под столб не выкопаешь.

Прошло минут тридцать. За это время продвинулись вперед не больше чем на километр, как вдруг спала белая пелена снежного заряда, и они увидели багровое солнце, слепящее глаза, сверкающее на снегу сопок отблесками пламени.

— Вот здорово, Фома! — закричал Ельцов, бросаясь к Лобазнову.

— Зря радуешься, — проворчал Фома, оглядывая горизонт. — Гляди, какая идет закуска…

Издалека почти от самого горизонта на них грозно и неотвратимо надвигались черные тучи новых зарядов.

Не сказав больше друг другу ни слова, Лобазнов и Ельцов поспешно спустились с сопки. Там, где это возможно, они бежали, и все же к тому времени, когда они нашли место обрыва, новый снежный заряд обрушился на них с бешеной силой.

Столб, стоявший на самом краю расщелины, под напором шквала упал, выворотив камни из сруба, и провода провисли в расщелину.

— Прощупай каждую нитку, — сказал Фома Ельцову. — Найдешь обрыв — провод сращивай основательно. Контакты не забудь зачистить. Понял?!

— Есть, сращивать основательно! — повторил Ельцов, обвязываясь вокруг пояса веревкой.

Упершись ногой в гранитный валун, Лобазнов осторожно травил веревку, спуская Ельцова вниз. Тому оставалось не более трех-четырех метров до дна расщелины, когда Фома почувствовал, что веревка вдруг ослабла.

— Стоп! Кажется, прибыл! — крикнул снизу Ельцов. — Ни черта не видно… Сейчас… Я…

Вдруг Лобазнов услышал крик, затем веревку резко дернуло вниз.

— Что случилось, Ельцов?! Что случилось?! — кричал Лобазнов, свесившись над расщелиной.

До него донесся протяжный стон, затем слабый, едва слышный голос:

— Нога… кажется… сломал… Думал… а шагнул… карниз… Тут еще метра четыре…

Лобазнов почувствовал, что веревка совсем ослабла.

— Ты что там делаешь? Миша!

— Я отвязался… Ищу обрыв… — донеслось до Фомы.

Лобазнов долго вслушивался в то, что делается на дне расщелины, но ничего, кроме слабых шорохов, уловить не мог. Пока он лежал на животе у края расщелины, пурга занесла его снегом. Сколько он ждал, трудно было сказать… Здесь, на высоком уступе сопки, ветер дул с такой свирепой силой, что каждый его порыв казался ударом бича, звонкого и обжигающего кожу.

— Фома, где ты? — услышал он приглушенный голос Ельцова, идущий, казалось, совсем с противоположной стороны.

Лобазнов откликнулся. Голос Ельцова прозвучал ближе, затем веревка дрогнула и натянулась.

— Можно выбирать? — крикнул Лобазнов.

— Тяни… Ой! Осторожно!..

Привалившись грудью к гранитному валуну, напрягая все силы, Фома выбирал веревку. Он знал, что веревки всего пятнадцать метров, но сейчас казалось, что ей нет конца…

Но вот голова Ельцова появилась над расщелиной, затем он перевалился через край, попытался подняться и со стоном ткнулся лицом в снег. Фома подполз к нему. Закусив до крови губу, Миша беззвучно плакал. Ему было стыдно своей слабости, но боль в ноге становилась нестерпимой.

— Обрыв… на… одном… проводе… Нарастил кусок… — с трудом объяснил он.

— Идти можешь?

— Нет… Ты меня куда-нибудь… от ветра… в лощинку. А сам иди… Позвони на заставу… За мной пришлют, — предложил Ельцов.

— Замерзнешь, балда, — с грубоватой нежностью сказал Лобазнов. — Здесь километра два. Пока я против ветра дойду до поста, считай, час. С заставы ребята пойдут опять против ветра — минимум еще два часа… Нет, Миша, я тебя здесь не оставлю, — решил Лобазнов. И неожиданно улыбнувшись, сказал: — Мы в школе играли в «коней и наездников», а ты не играл?

— Не-ет, — с удивлением глядя на Фому, протянул Ельцов.

Лобазнов склонился над ним, и почему-то лишь сейчас Миша обратил внимание на то, что все лицо товарища было в смешных, ярких веснушках.

— Класс на класс играли, — объяснил Фома. — Одни сидят на закорках, они, стало быть, наездники, а под ними кони. И вот друг дружку с коней стягивают — потеха! Ну ладно, будет нам лясы точить, полезай, Миша, ко мне на закорки! — решительно закончил он и встал рядом с Ельцовым на четвереньки.

— Да ты что? В своем уме? — даже забыв о боли, возмутился Ельцов.

— Товарищ Ельцов, на закорки! — тоном старшего приказал Лобазнов.

— Послушай, Фома. Да против такого ветра и одному не добраться, а ты…

— Товарищ Ельцов! — угрожающе прикрикнул Лобазнов.

Ельцов обнял его за шею и подтянулся на закорки.

Фома осторожно приподнялся, привязал Ельцова к себе веревкой, затем, присев на корточки, взял в обе руки по автомату и шагнул вперед. Конечно, он переоценил свои силы. С таким ветром было трудно справиться и одному, но… Призвав на помощь упрямство, а главное — злость, Лобазнов медленно продвигался вперед. Хорошее это чувство — злость, когда она направлена против трудностей, стоящих на пути человека!

Он свернул к морю и вышел на тропинку. Здесь сопка укрывала их от ветра. Каждый шаг Фомы причинял Ельцову нестерпимую боль. Закусив губу, он молчал, и только слезы не мог сдержать, они капали на капюшон Лобазнова и застывали крупинками льда.

Чувствуя, как от морозного ветра немеют щеки и нос, Лобазнов взял оба автомата в одну руку и принялся растирать лицо. Сначала ему казалось, что Ельцов весит совсем немного, но, не сделав и сотни шагов, почувствовал, что ноша ему не под силу.

Скользя на обледеневших камнях, он падал на колени, поднимался и снова упрямо шел вперед. «Вот дойду до следующего столба и минут пяток отдохну», — назначал он себе рубеж, но, когда из снежной мглы показывался силуэт очередного столба, он прикидывал вновь: «Пожалуй, еще шагов сто выдержу — потом отдохну…» Но сделав еще сто шагов, он думал: «Теперь до следующего столба недалеко» — и все шел и шел вперед, не останавливаясь.

Когда совершенно выбившийся из сил, качавшийся, точно пьяный, Лобазнов твердо решил опуститься на камни и хоть на несколько минут закрыть лицо от ударов колючего ветра, спала снежная пелена, и яркое солнце заиграло на серой волне. Наблюдательный пункт был теперь близко, рядом с ним. Самое трудное осталось позади, но уже другое целиком захватило Лобазнова: параллельно берегу, приблизительно в двух милях от него, шел большой иностранный транспорт.

Забыв об усталости, Фома почти бегом преодолел расстояние, оставшееся до наблюдательного пункта. Здесь их встретил обеспокоенный Чукаев. Уложив Ельцова на нары, Лобазнов взялся за бинокль. Ему была хорошо видна правая часть кормы транспорта, и он мог прочитать на ней белые латинские буквы «…ККЕ УЛЕ» — по-видимому, окончание названия этого судна.