Енё Рэйтё - Золотой автомобиль [Авантюрист] Страница 34

– Судьба жестоко наказала меня за излишнюю строгость к нему, – он тяжело вздохнул. – Но я поступил правильно. В конце концов, не могу же я отдать свою дочь за какого-то невесть откуда взявшегося юнца.

– Мне все равно, откуда он взялся, я люблю его. И учти, я все равно выйду за него.

– Нет, ты этого не сделаешь! Горчев несомненно авантюрист! – разъярился родитель и стукнул кулаком по столу. Андре с презрительной миной подчеркнуто осторожно ставил чашки на поднос: он не хотел, чтобы звон фарфора акцентировал дурные манеры его господина.

– А я люблю его.

– А я против и еще раз против! Будущее в этом вопросе устраиваю я! – кричал красный от гнева Лабу.

Будущее сию же секунду устроило нечто ошеломительное и в то же время удесятерило тревогу о потерянном автомобиле. Андре принес почту: он шел с холодным видом и гордо вскинутой головой, словно каждое письмо было его давним врагом. Одно письмо пришло из Бор-Булдена. Командир роты в нескольких сочувственных строках сообщал, что рекрут Иван Горчев скоропостижно скончался от разрыва сердца.

2

Смерти алкоголика Корто в некоторой степени способствовало великодушие, с которым младший лейтенант Довиль распоряжался деньгами Лабу. Потиу предоставил этому субъекту полную свободу, а Довиль совал ему деньги. Понятное дело, он пьянствовал дни и ночи. Сбылось давнишнее предсказание тюремных врачей. Сердце отказало во время ускоренного учебного марша. Однако сам Корто, верно, предчувствовал близкий конец, когда решил записаться в легион. Он вернулся во Францию, чтобы умереть, и во всяком случае умер на французской земле, на руках старого приятеля Потиу и… пьяный.

Аннет после нескольких инъекций очнулась от обморока и открыла глаза, хотя чувствовала, что лучше бы их вовсе не открывать. Лабу сгорбившись сидел в кресле. Такой поворот судьбы его попросту сломил. После ухода врача остался запах эфира, словно серы после исчезновения дьявола.

– Возьми хоть ты себя в руки, – нарушил молчание де Бертэн. – Мы должны примириться с неизбежным. Этот необузданный человек сам ринулся навстречу судьбе и, разумеется, заслуживал лучшей участи.

Лабу терзался угрызениями совести. В сущности, отличный веселый парень! И подумать только – из-за какой-то дурацкой шутки…

– Когда похороны?

– Сегодня днем.

Аннет резко поднялась и проговорила решительно:

– Ты не хотел ничего плохого и… – Остальные слова потонули в рыданиях.

Они выехали в учебный лагерь. Мрачный, серый день. Теплый воздух отяжелел от морского тумана. Должно быть, где-то в открытом море, далеко за бухтой, разразился шторм. Сильный ветер швырял в лицо тяжелые дождевые капли. Влага проникала повсюду. Так они прибыли в Бор-Булден на траурную церемонию.

Учебный лагерь – несколько бараков, раскиданных там и сям между лужами и мокрыми от дождя пальмами.

Ротный командир показал им барак, где жил Горчев, его постель, его вещи. Возле койки валялась пачка жевательного табаку. Генерал удивился: по его мнению, Горчев не принадлежал к типу людей, жующих или нюхающих табак.

– Я хотел бы взглянуть на его экипировку, – обратился де Бертэн к ротному командиру.

– Сержант велел отнести ее на склад.

Командира срочно вызвали, и он поручил посетителей Гектору Потиу, которому было в высшей степени неприятно, что генерал пожелал видеть багаж Горчева. Пожалуй, скандала не избежать… Ведь он один знал, что Корто не имеет ничего общего с Горчевым. Они пошли на склад, и Потиу предложил гостям для лицезрения большой желтый кофр: на ручке висела бирка с фамилией. В кофре – одежда хорошего качества и несколько фотографий.

Горчев! Веселое я симпатичное лицо улыбалось с каждого снимка. Лихо сбитая набок соломенная шляпа. Никаких сомнений: кто видел его хоть раз, узнал бы сразу. Гектор Потиу чувствовал себя неуютно. Скажи он, что человек, изображенный на фотографии, никогда не служил под его началом и что желтый кофр переслали по почте через какого-то мясника, который украл его еще в Марселе у подлинного Горчева; скажи он, что некий солдат из мести выдал мясника, а военный суд приговорил его к наказанию, и кофр вернули Горчеву, то есть служащему под его фамилией Корто… Скажи он все это, и случай с Корто исследовали бы подробнее, а ему, Гектору Потиу, хватило бы неприятностей надолго. И он предпочел помалкивать, стараясь не очень выказывать свой страх. Лабу кусал губы, Аннет всхлипывала. В конце концов они отправились на небольшое кладбище легионеров, где начиналась более чем скромная церемония. Гроб стоял у разверстой могилы. На черной доске белыми буквами было четко выведено:

Аннет не могла отвести глаз от надписи и плакала беспрерывно. Получилось, что кто-то все же пожалел Корто, хоть он того и не заслуживал. Единственное, в чем не отказано ни одному человеку на земле, – пролитые слезы у могилы. И если в данном случае слезы не имели к его останкам конкретного отношения, неисправимый преступник был бы доволен, присутствуй он на погребении в качестве, так сказать, метафизического инкогнито. В этом маловероятном случае ему, пожалуй, было бы обидно, что Коллет – официантка парижского кафе – не видит, как его кончину оплакивают столь важные господа. Если, конечно, предположить, что люди и после смерти любят похвастать своими высокими связями; это вряд ли возможно, но и не полностью исключено.

3

Лабу не оставляла мысль о Горчеве. Он мрачно сидел на кровати. Сирокко. Вечер туманный и противный.

Боль ровной полосой шла от угла глаза и математически точно разделяла череп – будто на голову натянули узкую фуражку.

От постоянных испарений постельное белье отсырело, и стены дышали плесенью.

Лабу подошел к окну.

Сирокко.

Мокрые крыши, в клубах тумана мерцают лампы. Влажная удушливая ночь. В лицо жарко дышал коварный южный ветер, хотя было затишье. Сердце стучало с перебоями, удары пульса отдавались в барабанных перепонках, и ко всему еще туман, плотный и затхлый, как вытащенная из подвала мешковина.

Сирокко. Лабу выпил коньяку. За окном, на завеси тумана ему мерещилась размытая надпись, словно спроецированная плохоньким фонарем: «ИВАН ГОРЧЕВ, РЯДОВОЙ, 22 ГОДА».

Идти куда глаза глядят… Он не способен вынести взгляд дочери, не способен совладать с мрачными мыслями. Судя по всему, у него возобновилась малярия…

Похоже, поднялась температура. Он оделся и вышел.

Ветер жалобно завывал, рваные клочья тумана летали в душном и гнилостном вечере.

Шторм, бушевавший где-то в море, добрался и до африканского берега. Из гавани доносился аккордеон, и в музыку врывались гудки сирены. В темноте время от времени обозначались кроны деревьев, высвеченные фарами автомобилей.