Остин Райт - Островитяния. Том третий Страница 34

Я замолчал, вспоминая, с чего, собственно, начался разговор. Глэдис сидела очень тихо, глаза ее затуманились; потом она ласково поглядела на меня:

— Я и не думала, что все так сложно. Для меня первое условие — единственно важное.

— Тем не менее уверен, что хорошая алия сделала бы вас счастливее.

— В любом случае я буду счастлива.

— И вот еще что, Глэдис. Любовь там не только то, что понимаем под этим мы. Их любовь прежде всего ания. По-моему, это изумительное, прекрасное чувство. Глядя на женщину, вы не думаете: «Я хочу ее, хочу спать с нею». Вы думаете: «Да, это она. Она близка и дорога мне. Она как бы часть меня и в то же время совсем другая. Я хочу, чтобы что-то после нас сохранилось и продолжало жить. Для меня нестерпима даже мысль о том, что она может умереть… Каким будет наш ребенок?». Конечно, вы хотите обладать ею, но это не лихорадочный жар, не торопливая страсть, которая улетучивается, как только цель достигнута. Ваше желание исходит из глубины вашего существа и несет покой… И если вы можете предложить такой женщине достойную алию…

— Я понимаю вас, — откликнулась Глэдис.

Воцарилась напряженная тишина.

Глэдис сидела совершенно неподвижно. Кровь бросилась мне в голову. С одной стороны был дядюшка Джозеф и путь делового человека, с другой — Глэдис, Глэдис в своем длинном платье, с тонкими белыми пальцами художника, стройная и высокая в отличие от Наттаны и Дорны, скорее похожая на Стеллину, и совершенная американка по своим привычкам и взглядам. Как-то скажется Островитяния на ней?

— Я так и не решил, ехать мне или оставаться, — признался я.

Ее ресницы резко, словно с облегчением, взметнулись вверх.

— Надеюсь, что свою анию вы уже нашли, Джон, — сказала девушка. — Я верю в это всем сердцем.

— Надеюсь, что и вы нашли ее, Глэдис… С Дорной мне это не удалось. Я был тогда еще слишком… юным, так я теперь думаю. Была еще одна женщина. Я хотел жениться на ней. Мы дружили, и нас влекло друг к другу. Одно время мы были влюблены. Но потом мы поняли, что это не ания, и расстались.

Глэдис опустила голову.

— У меня нет от вас секретов, — сказал я. — Если я вернусь в Островитянию, наши с нею пути больше не пересекутся… После той истории я что-то потерял, но приобрел гораздо больше.

— Что же? — тихо спросила Глэдис.

— Я понял, что такое красота и то, что мне, американцу, никогда не пришло бы в голову само по себе, — что любовь, страсть это еще вовсе не ания.

— А что вы потеряли?

— Обычно человек предпочитает думать не об этом, а о том, что он сделал все, что мог, ради другого.

— Понимаю… — сказала Глэдис. — Мне нравится ания, — добавила она немного погодя. — Она должна делать этих людей еще лучше.

— Ах, Глэдис! — воскликнул я. — Значит, вы поняли!

Она взглянула на меня, и глаза ее сузились, словно я сделал ей больно.

Настал декабрь, и дядюшка Джозеф уведомил, что хочет поговорить со мной. Из окна его кабинета в узком просвете между небоскребами виднелось море. По голубовато-серой поверхности его, которую рябил ветер, сновали буксиры и паромы. Дядюшка сказал секретарше, чтобы его не беспокоили, и предложил мне сесть. Потом он сам сел за свой стол, напротив меня, и закурил сигару. Я заметил на его лице морщины. Это было лицо старого, усталого, но отнюдь не несчастливого человека.

— Я собираюсь рассказать тебе кое-что о нашем деле, — начал он после многозначительной паузы и не спеша, во всех подробностях описал настоящее и даже будущее компании. Доход, который она приносила, оказался даже больше, чем я полагал.

— Мой отец — твой дед, Джон — был основателем фирмы «Ланг и Кº», — сказал дядюшка. — Она сделала из меня человека, хотя теперь я не завишу от нее. Мне хватает на жизнь и есть что оставить Агнессе и сыну. Так что судьба компании их тоже не очень волнует. У каждого из них своя самостоятельная дорога. Я не хочу, чтобы «Ланг и Кº» умерла вместе со мной. Наверное, это покажется тебе сентиментальным… может быть, так оно и есть. И я хочу, чтобы у сына моего брата тоже был шанс, как когда-то у меня… шанс, который упустил его отец. Я собираюсь взять тебя в партнеры начиная с первого января и передать тебе свою долю. Я хочу, чтобы ты вел дело и дальше, пока оно обеспечивает тебе безбедную жизнь. О большем просить не могу.

Я собирался заговорить, но дядюшка жестом остановил меня:

— Мысль эта пришла мне в голову не только что. Она возникла после того, как мой сын решил стать юристом. Я не заговаривал об этом раньше, потому что хотел, чтобы сначала ты показал себя. Что ж, Джон, ты справился со своей задачей за последний год. Какое-то время я совсем было потерял надежду, но теперь я буду самым счастливым человеком, если смогу передать дела «Ланг и Кº» в твои руки.

Внезапно и с неожиданной ясностью я понял все. Направляя мою судьбу, дядюшка Джозеф сначала дал мне попробовать свои силы в Островитянии. Должность консула была испытанием, которое я не выдержал, тогда он предоставил мне другую возможность. И вот теперь я узнал, что то, чего я желал больше всего на свете, дядюшка собирался дать мне… «Ланг и Кº» была его алией, которую он хотел увековечить. Его собственный сын избрал другой путь. Значит, продолжить дело должен племянник.

— Итак, Джон?.. — спросил дядюшка. В голосе его сквозило волнение…

Если бы я знал о его намерениях, когда отправлялся в Островитянию, все могло обернуться по-иному. Я держался бы так же уверенно, как знатные молодые островитяне. Я совершенно иначе говорил бы с Дорной… Какое горькое разочарование!

— Дядюшка Джозеф!

Он подарил мне Островитянию. Быть может, мне следовало вернуть ему долг, приняв его алию? Островитяния все равно будет жить во мне.

— Наверное, я был чересчур суров, — сказал дядюшка, — так долго держа тебя в неведении…

— Нет, — ответил я, — вы повели себя очень мудро!

— Выходит, я не ошибался, — сказал он с облегчением. — Я рад, что ты воспринял это именно так.

Хоть от одного лишнего сожаления мне следовало его избавить.

— Для меня было бы лучше не знать об этом, дядюшка.

— А теперь, Джон, не пора ли оформить наш уговор? Все необходимые бумаги здесь, передо мной. Я даю тебе третью долю.

Щедрость дядюшки поразила меня. Доход мой соответственно возрастал в шесть раз. С первого января я смогу считать себя преуспевающим бизнесменом… в тридцать лет!

— Мне очень жаль, дядюшка Джозеф, но я хочу навсегда вернуться в Островитянию.

В изумлении дядюшка долго молчал.