Владимир Рыбин - Искатель. 1977. Выпуск №2 Страница 36

Сейчас она ест с подчеркнутой деликатностью, чуть ли не отставив мизинец, и Мегрэ не смеется над ней.

— Если бы я захотела, я могла бы выйти за сына судовладельца…

— Конечно, детка… Но он вам не нравился, правда?

— Не люблю рыжих… Не говоря уже о том, что его отец приставал ко мне… Мужчины такие свиньи…

Любопытно: если посмотреть на нее внимательно, то забываешь, что ей двадцать четыре года, видишь только лицо нервной девочки и удивляешься, как это ты мог хоть на минуту принять ее всерьез.

— Скажите, Фелиси… Ваш хозяин… я хочу сказать, Деревянная Нога вас ревновал?

Он доволен. Он предвидел и резкий взлет подбородка, и взгляд, одновременно удивленный и встревоженный, и гневный огонек, мелькнувший в глазах.

— Между нами никогда ничего не было…

— Я знаю, детка… А ведь он все-таки ревновал, не так ли? Бьюсь об заклад, он запрещал вам бывать по воскресеньям на танцах в Пуасси и вам приходилось убегать…

Она не отвечает. Наверно, удивляется, как мог он угадать эту странную ревность старика, который ждал ее воскресными вечерами, даже ходил встречать под гору, на дорогу, и устраивал ей ужасные сцены.

— Вы намекали ему, что у вас есть любовники…

— А кто мог бы мне помешать иметь любовников?

— Ну, ясно, никто! И вы говорили ему о них! А он обзывал вас всеми именами. Я даже думаю, не случалось ли ему поколачивать вас?

— Я бы не позволила ему дотронуться…

Она лжет! Мегрэ так хорошо представлял себе обоих! В новом загородном домике в Жанневиле они так же отделены от всего мира, как на необитаемом острове. Ничто не связывает их ни с чем. С утра до вечера они сталкиваются, следят друг за другом, ссорятся и все же нужны друг другу потому, что весь мир для них ограничен только ими двумя.

И если Деревянная Нога уходит за пределы домашнего мирка, чтобы в определенный час сыграть партию в карты в «Золотом перстне», то Фелиси тоже иногда хочется во что бы то ни стало убежать в более веселое место.

Пришлось бы запирать ее и сторожить под окнами, чтобы помешать по воскресеньям разыгрывать принцессу, явившуюся инкогнито на танцульку в Пуасси. Как только у нее выдается свободная минутка, она бежит к Леонтине и с увлечением поверяет ей свои выдуманные тайны.

Как все просто! Мелкие служащие входят в ресторан и начинают завтракать, просматривая газету, с изумлением взирают на странную особу, появившуюся в привычной им обстановке. Каждый из них то и дело посматривает на Фелиси. Каждому хочется улыбнуться и подмигнуть официанту.

А ведь она лишь женщина… Женщина-ребенок!.. Вот что стало понятно Мегрэ, вот почему он теперь говорит с ней мягко, дружелюбно, снисходительно.

Он представляет себе ее жизнь в «Мысе Горн». Мегрэ убежден, что, будь Лапи еще жив, он возмутился бы, если бы комиссар ему неожиданно заявил:

— Вы ревнуете вашу служанку…

Ревнует, он, который даже не влюблен в нее, он, который никогда в жизни ни в кого не влюблялся! А ведь совершенно точно — ревновал! Она составляла часть его мира.

Разве он продавал лишние овощи? Разве он продавал фрукты из своего сада? Давал ли он их кому-нибудь? Нет! Это была его собственность. Фелиси тоже была его собственностью. Он не пускал кого попало в свой дом. Он один пил вино из своего погреба.

— Как это получилось, что он принял племянника?

— Лапи встретил его в Париже… Он хотел взять его в «Мыс Горн» еще когда умерла его сестра, но Жак не согласился… Он гордый…

— И однажды, когда Лапи поехал в Париж получать пенсию за четыре месяца, он встретил там своего племянника в плачевном состоянии, не так ли?

— Почему в плачевном?

— Петийон разгружал овощи в Гавре…

— Что позорного?

— Ничего позорного. Напротив! Лапи привез его к себе. Он отдал ему свою комнату, потому что…

Она возмутилась.

— Это совсем не то, о чем вы думаете…

— А все-таки он наблюдал за вами обоими… И что он обнаружил?

— Ничего…

— Вы были любовницей Петийона?

Она опускает нос в тарелку, не говоря ни «да», ни «нет».

— В общем жизнь стала невыносимой, и Жак Петийон уехал…

— Он не ладил с дядей…

— Так я и говорю…

Мегрэ доволен. Он будет помнить простой завтрак в спокойной, такой обычной обстановке ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями. Косой луч солнца играет на скатерти и на графине красного вина. Отношения между ним и Фелиси стали мягче, они почти сердечные. Он прекрасно знает, что, если бы сказал ей это, она протестовала бы и снова приняла презрительный вид. Но она так же, как и он, довольна, что сидит здесь, рада убежать от одиночества.

— Вот увидите, все устроится…

Она почти готова верить ему. Потом ее недоверчивость снова берет верх. Бывают моменты — к сожалению, они мимолетны, — когда чувствуется, что еще немного — и она бросит на Мегрэ простодушный взгляд.

Увы, в тот же миг настороженность снова овладевает ею, и голос ее опять звучит иронически:

— Вы думаете, я не знаю, куда вы клоните?

Она чувствует, что должна одна, совсем одна нести всю тяжесть драмы. Она центр мира. Доказательство — комиссар уголовной полиции, такой человек, как Мегрэ, преследует ее и только ее!

Она не подозревает, что ее сотрапезник одновременно дергает за множество нитей. На улице Пигаль и в ее окрестностях работают инспектора. На набережной Орфевр, вероятно, допрашивают кое-каких субъектов, поднятых рано утром с постели в подозрительных меблированных комнатах. Во многих городах господа из полиции нравов интересуются женщиной по имени Адель, которая в течение нескольких месяцев работала в одной из руанских пивных.

Шла обычная работа полиции, которая неизбежно должна привести к каким-то результатам.

В ресторанчике завсегдатаи приветствуют соседей по столу легким кивком: их никто никогда не представляет друг другу, хоть они и завтракают здесь каждый день! Однако комиссар ищет другое: смысл драмы, а не ее механическую реконструкцию.

— Вы любите землянику?

Вот она, на стойке, первая земляника; ягоды уложены в коробочки.

— Гарсон… Дайте нам…

Она любит полакомиться, ей приятно, что он заказал землянику. Или, вернее, у нее пристрастие к изысканным вещам. Неважно, что Жаку Петийону нельзя есть виноград, апельсины и пить шампанское. Все дело в красивом жесте, в зрелище больших лиловатых виноградин, бутылки с пробкой, обернутой в золотую бумагу… Она стала бы есть землянику, даже если бы не любила ее…

— Что с вами, детка?

— Ничего…

Фелиси вдруг смертельно побледнела. Сейчас она не играет комедию. Ее что-то поразило. Она не в состоянии проглотить ягоду, которую держит во рту; вот-вот встанет и выбежит из зала. Она кашляет, словно поперхнувшись, прячет лицо в носовой платок.