Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 37

После обеда Суханов выбрался на верхнюю палубу подышать воздухом. Небо было серым, низким, в частых неряшливых перьях. Облака шли низко, сталкивались друг с другом, спутывались, подгоняемые жгучим северным ветром, уходили в обнимку на юг, там разнимались, менялись друг с дружкой, снова беззвучно неслись дальше.

Атомоход прочно впаялся в лед, только у кормы еще имелась большая черная промоина, дымилась – там был сброс теплой воды, и двадцатишестиградусный мороз не мог одолеть ее, стягивал края промоины прозрачной рисунчатой петлей, в это время выплескивалась очередная порция тепла – и все потуги старого трескотуна сводились на нет.

Взвывал, шумел обиженно ветер, кидал на палубу охапки снега, приклеивал охапки к железу, устраивал ловушки: на обледеневшей охапке можно было поскользнуться и улететь за борт.

Длинный след, оставленный ледоколом, занесло, по краям выросли глыбастые сугробы, схожие с торосами, трещины затянуло, чистый талый заливчик, откуда заходил ледокол, также запечатало.

Неожиданно Суханов увидел белую пружинистую глыбу, ползущую из-за недалекого тороса. Глыба была неуклюжей, лобастой, с черным, помеченным двумя глубокими дульцами носом, маленькими аккуратными ушами и толстыми сильными лапами. Бабье мягкое пузо колыхалось на ходу, подмышки жирно тряслись, будто в них, словно в бурдюк, была налита вода.

Умка, белый медведь. Пришел по ледокольному следу с Новой Земли. Медведи в Арктике вообще любят ходить по ледокольным каналам – ведь что из камбузов им выкидывают объедки, распечатанные консервные банки, огрызки яблок и булок – это лакомо и вкусно, привлекает белых сладкоежек.

Медведь резко свернул вправо – почуял песцовую кладку – песцы все утро бегали вокруг, разрывали «парашу» – быстро образовавшуюся камбузную свалку. Песцы выволакивали из «параши» кости, куски мерзлого мяса, уносили за торосы, зарывали там – делали кладки, схоронки. Медведь разрыл одну схоронку, по-собачьи похряпал костью, съел огрызок мяса, промасленную газету, невесть зачем припрятанную песцом, раздраженно поддел лапой, газетный лист услужливо подхватил ветер и понес по торосам – закувыркалась газета, как живая полярная сова, преследуемая недругом, и вскоре скрылась из глаз.

Разрыв одну песцовую кладку, медведь обнюхал воздух и безошибочно отправился к другой. По дороге остановился, выбрал выбоину поглубже, чтобы снега в ней было с ушами, и со всего маху прыгнул в выбоину, как в бассейн, взбил над собой стеклистое морозное облако, сделал несколько резких движений, словно пловец, устремляющийся к финишу, потом перевернулся на спину, лягнул задними ногами воздух, дернулся, расцарапал передними лапами пространство перед собой, рыкнул задушенно, поднялся, бодро закосолапил к песцовому скрадку.

По весне медведи желтеют, шерсть у них становится прокуренной, грязной, случается, на ходу вываливается клочьями, пятнает дорогу, а этот медведь был чистым, ухоженным.

Приблизившись к схоронке, ахнул лапой по снеговой кудрявистой нахлобучке, накрывавшей богатство, добытое песцом в «параше», сунул в пасть кость, надавил зубами, кость от мороза была как железная, не поддалась, и медведь, раздраженный сопротивлением голяшки, закрутил сердито головой, обдался паром, напрягся, водянистые дамские подмышки задрожали от натуги, но кость медведь все равно не одолел и обиженно ревнул, поглядел недоуменно на ледокол, словно бы спрашивая: «Это что же такое происходит, граждане-товарищи?», выбил из дульцев носа вонь, давившую на него, покосился назад, на далекий, слипшийся с небом горизонт, откуда пришел. Может, он напрасно покинул Новую Землю?

Не-ет, запашистое жесткое мясо тамошних нерп надоело, сладкого хочется, а сладкое есть только у людей. Медведь не понимал, почему же двуногие «венцы природы» не торопятся его угощать? В прошлые разы, когда приплывали подобные грохочущие железяки, его угощали сгущенкой, слипшимися промокшими конфетами, которые он съедал вместе с присохшей оберточной бумагой, а сейчас нет…

Чутье у медведя безошибочное. Сладкое он берет наугад и никогда не ошибается. Бывает, иной расторопный дядя забирается на склад, где горой лежат консервные банки, ничем не отличимые друг от друга, одна похожая на другую, густо смазанные тавотом; лишь по буковкам-маркировкам можно определить, в какой банке говяжья тушенка, в какой каша рисовая с салом, а в какой сгущенное молоко. Человек ошибается, путая одну консервную упаковку с другой, а медведь никогда – выбирает из горы банок только «сладкие», со сгущенкой.

Садится на задницу, вытягивает ноги, берет в передние лапы банку и с силой сдавливает ее. Банка разлезается по оловянной запайке, будто перезрелый гранат с высохшей до стеклянной хрупкости коркой. Сладкая колючая сыпь летит медведю в морду, щиплет глаза, но он не отворачивается в сторону, обрабатывает себя длинным ловким языком, похрюкивает довольно, потом запускает язык в банку. И как он умудряется не оцарапаться, не ободрать себе нёбо, язык, нос – одному Богу известно. Вылизывает все чисто, словно муравьед, отшвыривает банку в сторону, берет другую, примеривается к ней лапами и снова давит.

Раньше медведей в Арктике было раз, два и обчелся – почти всех перестреляли. А сейчас белый медведь взят под охрану, его запретили бить, и едва человек опустил ствол ружья, как медведь снова начал множиться, осмелел, подходит к судам. Бывало ведь как – если года три назад в рейсе увидишь медведя, прячущегося где-нибудь в полумиле от канала за торосами, это, считай, целое событие, о котором сообщают даже по судовой трансляции, а сейчас… В прошлый раз остановились на подходе к Карским воротам, милях в сорока от Новой Земли. Едва остановились, как косолапые не замедлили появиться. Не один, а целых четыре – все крупные, повеселевшие в предчувствии весны, горластые. Выстроились вдоль борта, по-собачьи задрали головы и начали выклянчивать у людей подачку. Ничего не получив, устроили цирк – стали кувыркаться, драться между собой, реветь. Да ладно бы днем, а то продолжили свою цирковую деятельность и ночью, прямо под поварскими каютами. Шумели, рявкали, давали друг другу затрещины и в конце концов надоели усталым работникам корабельного пищеблока. Те пооткручивали закислевшие барашки у иллюминаторов и давай бросать в медведей все, что попадалось под руку; консервные банки, хлеб, фрукты, картошку, кто-то даже ночной горшок впотьмах вышвырнул. Медведи не замедлили воспользоваться ночным, уволокли в торосы, начали тренироваться. Потом кто-то увидел в бинокль, что после третьего захода один огромный белый умник разнес вдребезги несчастную посудину.

И ведь верно: какое железо выдержит такой напор?

Расхулиганились медведи, хоть из карабина в воздух пали, отгоняй – того гляди, ледокол на бок завалят.

Есть тут и моржи северные, они помельче дальневосточных, попроворнее – все-таки здесь условия жизни потяжелее, ловкость нужна, умение вертеться, моржи тоже начали появляться подле людей, хотя раньше, казалось, исчезли напрочь – окрестные льды были пусты и недвижны, как покров иной остывшей планеты. Сейчас же у