Виталий Гладкий - Приключения-91 Страница 38

— Пошли вы! — вяло выдохнул Дробызгалов в адрес соседей и открыл дверь своей комнаты. Жены с ребенком не было — уехали к теще. Уже легче!

С тоской он уселся на стул в маленькой комнате, забитой мебелью, с бельем на веревках, протянутых от стены к стене — жена боялась, что его закоптят коммунальным кухонным чадом; с ванночкой для ребенка, хранящейся на верху платяного шкафа, холодильником, втиснутым в угол...

Время подходило к обеду, но так не хотелось тащиться на кухню, где бегали разномастные Валентинины отпрыски и слышался ее голос, повествующий о нем, Дробызгалове, соседу Панину — хроническому алкоголику, дважды сидевшему и жутко Евгения ненавидевшему за принадлежность к милиции. Диалог Валентины и Панина сводился к тому, что всем Дробызгалов плох и в быту невыносим. На кухню же Дробызгалов обычно выходил, как на казнь — убогую, ничейную, принадлежащую всем и никому кухню.

Евгений сделал бутерброд, сжевал его мрачно и запил прямо из горлышка бутылки остатками выдохшегося боржоми, стоявшего на подоконнике по соседству с чахлым желтым алоэ, над которым кружили мошки дрозофилы.

Сильный стук потряс хлипкую дверь.

— Телефон! — заорала соседка. — Опять, твою мать!

— Заткнись, стерва! — в приливе отчаянной ярости взревел Дробызгалов, выбегая в коридор и снимая трубку, свисающую до пола в утолщениях изоляции — синей и красной.

— Женька? — послышался голос одного из приятелей — клерка в аппарате больших милицейских властей. — Ты когда из норы своей наконец переселишься?

— Разве в другую нору, в могилу, — морщась и прикрывая ладонью ухо, дабы не слышать детского визга, молвил Дробызгалов. — Ты-то как? Хапнул квартирку? Дали?

— Нет... У нас все мимо... Как перетасовка штатов — из других городов кадры прибывают, и весь фонд — им... Тоже — кошмар! Теща, тесть, дети... Вшестером в двух комнатах.

— Но хоть все свои...

— Тебе бы таких своих... Ладно. Тут разговор я слышал... Я из автомата звоню, усекаешь?

— Та-ак... — похолодел Дробызгалов.

— Кушают тебя, Женя. Считай, съели. Шеф твой. Так что учти.

— Выход? — произнес Дробызгалов отрывисто.

— Какой еще выход?! Там... беда. Злоупотребления, подозрения на взяточничество, человека своего провалил... Держишься пока на теневике этом... В общем, или проявляй доблесть и находчивость, или подавай рапорт. Да! Решай срочно, а то вызовут к нам — и привет. В комендатуре наручники — и в кепезе... Система отработана. Думай, Женек, взвешивай.

Дробызгалов понуро застыл. Положил нетвердой рукой трубку. Затем, преисполнившись решимости, оделся и вышел на улицу. Он ехал к Мордашке.

ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО

Наверное, именно по возвращении в Нью-Йорк Алик понял, что безнадежно постарел... Шалили сосуды, скакало давление, ныл крестец от долгого сидения в машине, к близорукости прибавилась напасть дальнозоркости, и пришлось разориться на сложные двойные стекла для очков. Вставать чуть свет на таксистскую службу было мукой, а для самой службы элементарно недоставало сил. Изматывало и безденежье. Пришлось вскоре продать прожорливый «линкольн» и приобрести более экономичный «крайслер Нью-Йоркер» с японским движком и бортовым компьютером, каждый раз при открытии дверцы механическим голосом приказывающим застегнуть ремни и говорящим, если подчинялись его команде, «спасибо». Алика это умиляло. Компьютер также сообщал о неисправностях, возникающих в автомобиле, но иногда ошибался — что-то в нем замыкало. Сам по себе автомобиль был небольшим, но удобным: салон обтянут лайкой, отделан карельской березой, кресла на электроприводе, цифровая магнитола... С такой тележкой вполне можно было устроиться в «лимузин-сервис», куда Алика взяли бы даже без спецномера, по дружбе, однако контора располагалась в глубине Манхэттена, и добираться туда с рассветом, чтобы, возвратившись в полночь домой, рухнуть на топчан в подвале, Адольфу не жаждалось. Устроился в «Кар-сервис»[12] на Брайтоне, на подхвате. Работа шла слабенько, выходило от тридцати до пятидесяти долларов в день. «Крайслер» барахлил, а ремонт съедал едва ли не все заработанное. С любимых сигарет «Салэм» Алик перешел на дешевку — «Малибу», «Вайсрой», «Белэйр», начал выгадывать на еде... Единственной удачей был день, когда в очередной раз на перешейке метро Бруклин — Манхэттен прорвало подводный тоннель, и публику пришлось перевозить на машинах в ударном порядке. Народ «голосовал» на тротуарах, как в России. Алик снимал по четыре пассажира за раз, и заработал в тот день пятьсот зеленых, но затем от перенапряжения не мог встать с дивана неделю, так что в итоге все равно получилось кисловато.

Начавшаяся перестройка открыла Алику дорогу назад, в Россию, многие неудачники уже отчалили туда, подумывал и Адольф: ведь там старая мама, квартира, а вдруг и заработает он чуть-чуть, обменяет зеленые на деревянные по громадному коэффициенту, что здесь, на Брайтоне, проще простого: здесь отдаст, там получит или наоборот... А уж коэффициент на Брайтоне самый высокий, тут рады лишь бы как обменять, дабы заполучить реальные деньги, а не те, прошлые, мики-маус-мани — игрушечные...

Так размышлял Алик, копаясь в багажнике своего «крайслера», когда почувствовал неожиданно настойчивую боль в ногах чуть выше колен и сообразил тут, что к бамперу собственной машины придавливает его бампер машины иной, придавливает планомерно и беспощадно. Боль стала невыносимой, Алик заорал что есть мочи, и водитель, неудачно парковавший грузовик, подал вперед. Адольф грохнулся на асфальт, хватая ртом воздух.

Грузовик принадлежал богатой компании «Пепсико», и Алик смело подал на компанию в суд.

Два Аликина синяка обошлись капиталистам в сто тысяч долларов, но половину суммы забрал адвокат, не без труда выигравший процесс, ибо адвокат компании выдвинул версию, будто мистер Бернацкий подставился под грузовик с умыслом.

Алик, тряся на суде костылями, бросал в сторону враждебного адвоката испепеляющие взоры и русские нецензурные слова, чем, видимо, убедил судью в своей правоте. Костыли, говоря по правде, были использованы так, театра ради, посоветовали умные люди.

Пятьдесят тысяч для среднего, нормально работающего американца — сумма, ничего принципиально в жизни не определяющая, однако для Алика — богатство. Пять тысяч было пропито на радостях в течение недели. Бары, казино в Атлантик-сити, распутные жизнерадостные девочки, прогулки на яхте в океан...

Вылечив очередную легкую венерическую болезнь, Бернацкий призадумался. Можно было выбраться из подвала, снять приличную квартиру, пожить широко, однако Алик рассудил иначе.