Минель Левин - Граница Страница 38

Вот какой трудный разговор идет. В нем всё лучше и лучше проясняются для меня характеры этих двух людей.

— Ладно, — вдруг решает Терентьев. — Гауптвахта!

Я поражен. Вдруг ни с того, ни с сего!

— За первый-то проступок? — возражает Хабибуллин.

Что они, ролями поменялись?!.

В ленинскую комнату приносят почту. Старшина старательно перебирает письма.

— Есть! — восклицает он. — Мне есть!

— Откуда? — живо спрашивает Терентьев.

— Из Смышляевки.

— От Ярошенко?

— Да.

— Почему из Смышляевки? Он писал, что будет в Куйбышеве.

— Мать у него в Смышляевке.

— Читай, читай! — Терентьев снова мягкий, добрый. Хабибуллин вскрывает конверт.

«Здравствуйте, товарищ старшина! («Вам привет», — говорит Хабибуллин и продолжает чтение).

Пишет вам бывший солдат Геннадий Ярошенко. Немного о себе. Хотел поступить в индустриальный институт. Все предметы сдал на «отлично», а по-английскому — завалил. Сейчас работаю на подшипниковом заводе в Куйбышеве («Вот видите, в Куйбышеве!» — говорит Хабибуллин) в отделе главного металлурга лаборантом и одновременно хожу на подготовительные курсы. Всё равно поступлю в институт.

Мама хочет, чтобы я бросал работу и поступал на дневное отделение. А тетя предлагает на вечернее, чтобы работал и учился. Как вы посоветуете, товарищ старшина, так и поступлю...».

— Пусть на вечерние идет, — замечает Хабибуллин.

Я с любопытством смотрю на старшину. Что же он за человек? А Хабибуллин читает дальше:

«В общем, большое спасибо за воспитание Вам и Василию Андреевичу. («Это вам!» — говорит старшина капитану). Мать говорит: дурь из тебя вышибли. Довольна. Да и я сам...»

Дальше идут приветы.

— Хорошее письмо, — задумчиво произносит Терентьев.

А Хабибуллин уже во власти иных чувств. Ему хочется сейчас же ответить и он, извинившись, уходит.

Я вспоминаю строки из письма Ярошенко: «Дурь из тебя вышибли». Спрашиваю:

— Что за дурь?

Терентьев подходит к окну.

— Сидит...

Я понимаю: это он о Пантелееве. С ним вопрос еще не решен. Мне начинает казаться, что собеседники нарочно отложили его.

Терентьев рассказывает о Геннадии Ярошенко.

— ...Пришел как-то с наряда недовольный, взвинченный. Спросили: что случилось? «Не ваше дело!» Так он ответил командиру отделения. Пришлось подключить Хабибуллина. У него талант, хорошо разговаривает с людьми. Вскоре старшина докладывает: обижен Ярошенко, что посылают всегда младшим наряда, чем, мол, он хуже старшего наряда?

Ему доказывают, что служба есть служба, и на первых порах надо научиться подчиняться, что старший наряда опытней... Но Ярошенко не согласен: чем я хуже?..

Чем хуже: характер беспокойный. Вскочит ночью и всех поднимет. Интересно ему, видите ли, кто раньше встанет. А то за две секунды расстреляет патроны, когда время на упражнение не ограничено. Или начнет бегать вокруг казармы. Зачем? А у меня отвечает, свободное время. Что хочу, то и делаю.

Много хлопот было с этим солдатом. Командир отделения старался приделать ему «тормоза».

«Куда торопишься? — вдалбливал он. — Или горит?» — Заставлял читать медленно, есть медленно, ходить медленно.

Ничего не получалось. Проводили кросс на три тысячи метров. Ярошенко, лучший бегун, пришел последним. Командир отделения учинил разнос. А тот пожимает плечами: сами велели — медленней...

Вот тогда и взялся за него старшина Хабибуллин.

Ярошенко — энергичный, стремительный. Никто в подразделении быстрей его не преодолевает полосу препятствий.

«Молодец, Ярошенко!»

Чемпион части по бегу...

«Поздравляем!»

А как-то после очередной «тройки» на стрельбище старшина подошел к Ярошенко:

— Стыдно мне за тебя!..

Странно, эта фраза подействовала. Ничего особенного не сказал, но ведь надо было слышать, каким тоном это было сказано: стыдно мне за тебя. Дескать, предал дружбу...

Вероятно, Ярошенко не стал сразу образцово-показательным солдатом, ибо происходит это далеко не вдруг, но в нем произошло такое, что заставило его стать взрослее, серьезнее. И вместо отчаянного желания во всем быть первым, пришла к Ярошенко вдумчивость, без которой никому никогда ничего не доставалось.

...Я молча слушаю Терентьева, думаю, что легче человека судить, чем судить о причинах его поступков.

Мне очень нравится, что и начальник заставы, и старшина, и командиры отделений много усилий, времени и энергии уделяют воспитанию людей, анализу их поступков.

Я не пишу о себе, о своей работе, о своих делах и беседах с людьми. О человеке, который отвечает вместе с начальником заставы за все, и в том числе за политическое состояние подразделения, пускай напишет кто-нибудь другой. Ведь я пишу не о себе, а о своих друзьях по заставе...

Пока Терентьев рассказывал о Ярошенко, старшина написал письмо. С конвертом в руках вошел он в комнату и сказал:

— Характер у него такой: если будет только работать или только учиться — нагрузка покажется недостаточной. Захандрит. Уж я-то его знаю.

— A y Пантелеева какой характер? — спросил начальник заставы.

Опять Пантелеев!

— Пантелеев другого склада... Прежде всего он взрослый, сознательный человек. В армию призывался на четыре года позже своих сверстников.

— Почему?

— Тракторист. Был на целине. Имел отсрочку... У нас стал отличником боевой и политической подготовки не потому, что всё ему дается легко, как Ярошенко, а взял усидчивостью. Неудобно отставать от других.

— Двадцать пять лет, — пояснил мне Терентьев. — Вот я и разрешал ему увольнение, может быть, чаще чем другим.

— А он злоупотребил вашим доверием.

— Злоупотребил, и будет наказан, — сказал Терентьев.

Я взглянул в окно. Пантелеева на скамье не было.

— Готовится в наряд?

— Нет, — сказал Хабибуллин. — В наряд он сегодня не пойдет. Будет заниматься хозяйством. — И старшина вопросительно посмотрел на начальника заставы.

— Ладно, — сказал тот. — Будь по-твоему.

Хабибуллин усмехнулся:

— Живем с товарищем капитаном душа в душу.

— А душа эта — очень сложный, капризный инструмент, — заметил начальник заставы. — Не мы со старшиной открыли это. Но мы одни из тех, кому приходится этот инструмент налаживать... Вот сейчас мы пойдем обедать, и вы познакомитесь с нашим поваром — рядовым Андреевым. Думаете, он сразу стал поваром?

...Петр Андреев рвался в наряд. Он был уверен, что именно ему суждено задержать нарушителя, если тот посмеет перейти границу на участке заставы.

Однажды его вызывает старшина:

— Готовить умеете?

— Пшенку от гречки не отличу.

— Нау́читесь.

— Товарищ старшина!.. Да я хочу на боевом посту...