Станислав Родионов - Искатель. 2004. Выпуск №10 Страница 38

Витнесс прикрыл глаза, колеблясь, но через мгновение уже начал говорить так, словно бы уже рассказывал это сто или двести раз - четко, слово за словом, выстраивая по кирпичикам здание правды.

- Я действительно начинал карьеру космозоологом, но это было еще в начале прошлого века. В 2105-м меня - еще довольно молодого ученого - заприметили некие спецслужбы. Надо сказать, это для меня не было неожиданностью: и те времена, как и, скорее всего, в наши дни, космос кишмя кишел всякого рода организациями, занимавшимися разработками различной степени секретности. Черт его знает почему. Может, и вправду много опасного и заманчивого было тогда на чужих планетах, а может, необжитые места были всего-навсего очень удобным местом для нечистоплотных экспериментов. Так или иначе, но я и пикнуть не успел, как оказался втянут в работу одной из спецлабораторий, деятельность которой, мягко говоря, не афишировалась. Как и следовало ожидать, вивисекцией космических зверушек наши доблестные спецслужбы занимались в таких масштабах, что десятой части увиденного мной за несколько лет хватило бы на то, чтоб от злости лопнуло три-четыре гринписовца.

И наша лаборатория была едва ли не самым страшным местом во всей организации. На нас сваливалась, пожалуй, самая жуткая, неприятная работа, на которую не отваживались обычные исследователи. Ежедневно мы резали инопланетных тварей, поливали их кислотой, жгли, травили газами, замораживали, выкидывали в вакуум… да мало ли. Десятки копошащихся в прозрачных контейнерах созданий отдавали своим инопланетным богам душу во имя земной науки. Было ли нам их жалко? Не знаю. Не задумывались мы тогда. Только работали без устали, выдавая мегабайты ценнейшей исследовательской информации. В те годы человечество было словно большой тысячерукий ребенок, первый раз в жизни попавший в бескрайний диковинный зоопарк. И вот он перебегает от клетки к клетке, глазеет, охает, хватает все без разбору, осматривает, бросает, бежит к следующей клетке… Ведомо ли ребенку чувство жалости?

Сегодня я и не помню тех зверей. Они слились для меня в один смутный образ. Что-то непрестанно шевелящееся, мокрое, истекающее какой-то белой дрянью, агонизирующее. Только иногда снятся те, невесть откуда взявшиеся мыши с красными шляпками, которые, если их бросить в воду, надувались изнутри, пока не превращались в белый с красным кружком шарик. Сам не верил, пока не увидел своими глазами. В моих снах они раздуваются, раздуваются все больше и больше, до гигантских размеров. А я все боюсь, что они лопнут, обдав меня чем-то мерзким…

Витнесса передернуло.

- Впрочем, все эти страсти - ничто по сравнению с тем, что мне пришлось пережить потом. Спустя пять с половиной лет меня перевели из родной спецлаборатории в другую - под начальство профессора Штейфера. Я поначалу даже обиделся: Штейфер, на мой взгляд, занимался вполне безопасными и скучными вещами. По крайней мере именно так сперва и казалось, пока меня не посвятили в суть исследований. А не посвящали меня довольно долго, так что я вынужден был сам строить догадки. А догадки сводились главным образом к тому, что Штейфер испытывал действие особого рода наркотических веществ. Да и как иначе можно было объяснить эксперименты, которые заключались в том только, что зверей внутривенно пичкали препаратами из невесть откуда поставляемых пробирок.

Пробирки, кстати, были на редкость любопытными: особой формы - вытянутые, запаянные с двух сторон, без малейших опознавательных знаков. Вся работа с находящейся в ней зеленоватой жидкостью проводилась с необыкновенной осторожностью: Штейфер настолько ревностно следил за тем, чтобы она не соприкасалась ни с воздухом, ни (о Боже!) с кожей исследователей, что это наводило на определенные мысли. Я пару раз украдкой пытался уловить подручными приборами исходящую от них радиацию или еще какое-либо излучение, но попытки оказались тщетными.

Что бы ни было в пробирках, а эффект, производимый этой жидкостью, был налицо. Подопытные натурально сходили с ума: в течение трех минут с момента введения препарата они по большей части начинали вести себя так, как если бы их обуревали галлюцинации. Носились по клетке без видимых причин, выли и рычали, а то вдруг забивались в угол или же их тошнило. Штейфер, видимо, уже уловивший какую-то систему во всем происходящем, был воодушевлен и заинтересован. По крайней мере, когда я приносил ему очередную стопку отчетов о безумствах его подопытных, он хватит их с такой жадностью и нетерпением, что казалось, будто от этих результатов зависело, состоится ли открытие, скажем, формулы бессмертия или, на худой конец, всеобщего счастья.

Но я не видел ничего любопытного в одуревших зверьках, разбивающих себе головы о клетки. До тех пор, пока короткая беседа с самим Штейфером не заставила меня посмотреть на эксперименты совсем другими глазами.

Беседа состоялась месяца через два после того, как меня перевели на работу в эту злополучную лабораторию. Поздним вечером Штейфер вызвал меня к себе в кабинет, оторвав от клетки с неотимским многоногом, который орал как резаный без видимых причин. Профессор вопреки обыкновению не прохаживался по кабинету, а стоял напротив зеркала, пристально вглядываясь в свое отражение. Интересно, нравилось ли ему то, что он видел? У него была классическая внешность ученого. Вот, не поверите, точно такая же, какая бывает у ученых в фильмах, - образ, не изменившийся за несколько сот лет: очки, бородка, седые жиденькие волосы, неизменный свитер и галстук. Не переставая смотреться в зеркало, он быстро заговорил. Сказал, что ему нравится то, как я работаю, что за время, проведенное мной в лаборатории, я успел себя проявить, не дал поводов усомниться в своей компетенции и так далее, и так далее… И даже характеристики с предыдущих мест работы подтверждают, что я человек грамотный и надежный. И что, мол, все вышеуказанное позволяет теперь, после испытательного срока, подпустить меня к основной части проекта. Отвернувшись от зеркала, Штейфер посмотрел на меня в упор и спросил, понимаю ли я, над чем мы работаем. Получив честный ответ, что не имею ни малейшего представления о сути экспериментов, Штейфер удовлетворенно хмыкнул и, пригласив сесть в одно из кресел, повел рассказ. Едва ли я в своей жизни слышал что-либо более фантастическое. Как оказалось, штейферовские снадобья и в самом деле воздействовали лишь на психику подопытных. Но как! Не галлюцинации их мучили, нет! И не запрещенные антидепрессанты волновали их кровь. Дело в том, что подопытные в моменты воздействия препарата начинали чувствовать то, что чувствовали ранее или будут чувствовать позже. Эдакое путешествие во времени - но одним только настроением, одними только беспредметными эмоциями.