Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 38

Яшке только этого и надо, загыкал в смехе: «Та шутю же я, шутю! Непонятливый, во-о!» — Отсмеявшись, вновь обратился, приглушив голос, к Герке: «Слышь, Гимназист, давай маленько отстанем. Што я те счас расскажу! Мне эти долбачи, дятлы эти, пулеметы как вроде, мерещатся, понял? Раз был у нас такой кандебобер…»

Но и на сей раз Яшке не повезло. Прямо из-за куста, напугав и лошадей и всадников, на дорогу, гикнув, выскочил и завертелся перед ними на горячем коньке человек.

— А, братаны! — закричал он. — Что, черти рыжие, забалакались?! Проглядели, мать вашу!

Перед ними был Царь ночи. Широкоплечий, хоть и ростом невысок, жилистый и ловкий, был он для Герки в своей бесшабашной удали олицетворением всего того, что выражает в блатном мире понятие «свобода». И смеялся он, как никто, с такой бесшабашной удалью, будто всем бросал вызов. Похоже на него смеялся и Щегол. Но теперь Герка понял, что Левка только копирует. «Да, а почему все-таки Щегла не позвали? Его, Гимназиста, позвали, а Щегла нет. Странно…»

— Здравствуй, Герман, — из всех поздоровался только с ним одним за руку Козобродов. — Рад, что и ты сегодня с нами.

Улыбка под черной подковой усов одобрительная, а глаза будто иглами колют Геркину душу. Поддергивая кверху повод, осаживая прыть конька, Козобродов продолжал, обращаясь к Галанскому:

— Братанам известно, куда и зачем, хочу, чтобы и ты знал. Едем мы, парень, на хуторок к Серафиму, божьему человечку; должок за ним. Ба-альшой должок! Инда в семь душ христианских! — Царь ночи совсем сомкнул к переносью разлетные брови. — Продал, Иуда! Всех оптом продал, зараз и за одну цену. Дело, значит, это, я так думаю, будет, значит, недолгим. Но святое ж дело! Так аль не так?! Святое ж дело — должок получить!

Внутри у Герки похолодело.

— А для тебя, Герман, — продолжал дырявить его взглядом Козобродов, — очень полезно будет в святом деле поучаствовать. Но-о!!

И атаман, вытянув нагайкой коня, пустил его галопом.

До хутора Серафима от места встречи оказалось рукой подать. Из густого леса кони вынесли четверых на веселую, поросшую по пояс травой и цветами поляну. Дом лесника, пятистенок, приземистый, под тесовою крышею и с резными ставнями, неширокий двор, огород позади двора — все это было огорожено от скотины слегами, пущенными в три ряда. Это препятствие шедший впереди Козобродов перемахнул по-гусарски, не сбавляя коню хода, и картинно осадил его у самого крыльца. Примеру атамана пытался последовать Химичев-младший, но едва не вывалился из седла.

Все трое спешились. А на крыльце перед Федором уже стоял сам хозяин. По внешности был этот Серафим очень схожим с графом Толстым Львом Николаевичем, учению которого пытался следовать в жизни. Он был обряжен в холщовую рубаху навыпуск, такие же, как у графа, у него были лаптастая борода, высокий лоб с залысинами, кустистые брови, сутулина и большие, покорно опущенные к земле, тяжелые крестьянские руки. Химичевы пошли во двор, а Герка остался за оградой, подвязывая к слеге лошадей. Он делал это и неумело и сознательно мешкая, надеясь и моля судьбу оградить его от всего того, что должно было произойти. Козобродов разговаривал со стариком, не сходя с коня и не повышая голоса, не делая никаких угрожающих жестов. «Господи! — коснулась Геркиного сердца надежда, — авось пронесет! Авось все обойдется, авось не такой понял нынешние слова атамана насчет оплаты долга!» Вот старик спокойно сошел с крыльца, поддержал под уздцы атаманову лошадь, пока тот спешивался, затем развернул ее мордой в Геркину сторону и, крепко хлопнув ладонью по крупу, направил трусцой к коновязи. Когда конек подбежал, Герка поймал его за повод и также начал вязать к слеге. Когда же Герка закончил свое занятие и обернулся: старик уже лежал на земле лицом вниз, раскинув руки, а над ним, наступив ногой ему на крестец и наведя на него дуло обреза, стоял Яков. Как все это, в какой миг произошло? А Козобродов уже зовет Герку к себе, велит достать наган и идти за ним в избу.

В избе навстречу им троим, держащим оружие в руках мужикам, поднялась с лавки, где сидела, и стала пятиться задом, пока не наткнулась на стол, страшно напуганная их видом молодая красивая женщина.

— Ты кто такая? — сурово спросил Козобродов.

— Мария я, Туркина. Сноха деда Серафима, — без голоса, на одних выдохах отвечала она.

— А где малец?

— Кто?

— Да сын твой.

— В деревне он у бабушки… Захворал сынка. Я к деду вот еще вечор за травами пришла.

И в самом деле, на столе и лавках, издавая тонкий аромат, были разложены пучки самых разных высушенных трав.

— Слава тебе, господи! — услышав будто бы добрую весть для себя, громко проговорил Козобродов, стянул с головы каракулевую кубанку и, повернувшись лицом в правый угол, к завешенным белым ситчиком иконам, размашисто перекрестился. — Не привел господь взять греха тяжкого — загубить душу невинную. А ты, хозяюшка, — Федор обратился к снохе лесника, и его смуглое, красиво обрамленное татарской бородкой лицо показалось Герке даже доброжелательным, — выходи, милая, на свет на божий.

— Давай, давай, ну-у! — Платон грубо, не желая, видимо, ломать атаманову комедь, почти выволок молодую женщину из избы на крыльцо. Столкнул ее вниз к старику. Герка вышел за всеми. Серафим Туркин стоял уже на ногах, кренясь вперед и задирая кверху седую бороду, с туго стянутыми за спиной руками. Рядом с ним, уперши обрез в спину, стоял Яков.

— Ну вот что, ребята, — приказал атаман, — кончайте обоих. Его — как Иуду: товарищей наших легавым продал, ее — как свидетеля. Бог, видать, так ей судил. — С минуту молчал. — Ты, Платон, иди за мной, — позвал старшего Химичева, — золотишко у них пошукаем. А вы, — бандит ткнул пальцем в Герку и Якова, — кончайте их разом. Да не тяните, не палачествуйте страхом, пущай не маются, — великодушно закончил он и, махнув рукой на обреченных, крупно зашагал к дому.

— Да что же это такое?! — вскричала, словно очнувшись, женщина. — За что-о?! Отец! Отец! За что они нас, а?!

— Неужто рука у вас поднимется на мать? — заговорил, обращаясь