В дебрях урмана - Александр Михайлович Минченков Страница 39

Пёс поджал хвост и, огрызаясь, направился к открытой калитке.

— Вот же окаянный, цепь порвал и сорвался, — оправдывался хозяин. — Не покусал?

— Нет, — ответил Борька, — только портфель испортил.

— С этим уладим, не переживай. Ты чей будешь?

— Гребнев я.

— А, знаю, знаю. Так я новый портфель тебе сегодня же куплю и занесу. Договорились?

Борька ничего не ответил, лишь кивнул в знак согласия.

— Не обижайтесь, ребята, вот так вышло… — виновато промолвил хозяин и удалился в свою усадьбу.

Катька продолжала стоять и смотрела на Борьку расширенными глазами. Борька поднял её портфель и сказал:

— Испугалась, наверное.

— Да, сильно, она такая злобная, просто жуть. Я думала, она меня съест. — Катька забрала свой портфель и промолвила: — А ты смелый. Не каждый бы так мальчишка поступил.

Что можно было узреть в этот момент в Борькиной душе? Она ликовала, она окрыляла его, преподнося до небес!

— И потом, обратила внимание, ты почему меня часто разглядываешь? Во мне что, какая-то особенность?

Вопрос Борьку застал врасплох, но справившись с волнением, произнёс:

— Нравишься, вот и разглядываю.

Катька смутилась, но Борька это заметил сразу, и оба почувствовали себя как-то неловко. И не от сказанного, а от необъяснимой лёгкости, вдруг появившейся в их душах.

— Если хочешь, давай дружить, — предложила Катька.

Борька как проглотил язык, он не мог в сей миг вымолвить ни слова, такая внезапная инициатива со стороны одноклассницы, просто пригвоздила его нутро.

— Молчишь. Я просто предложила, ни в коем случае не навязываю, это неприлично.

— Нет-нет, ты не подумай, если признаться — охватило волнение.

— А ты к тому же ещё и эмоциональный, — улыбнулась Катька.

С этого дня отношения меж Борькой и Катькой стали приятельскими. Дружили открыто, не прячась ребят. Вначале так и произошло — за их спинами шептались и скрытно хихикали, но это как возникло, так и прошло. Весь класс стали донимать больше разговоры о войне, у многих погибали родные и близкие, либо возвращались калеками, и жизнь текла и виделась неуютной, тревожной.

Борька как-то Катьке сказал:

— Брошу школу и убегу на фронт. Ты будешь писать мне письма?

— Тебе нет восемнадцати, кто ж тебя туда пустит?

— Совру, прибавлю.

— Так тебе и поверили без документов. И потом война всё равно закончится, смотри, как фашистов гонят назад.

— Гонят, — согласился Борька. — Мой отец на фронте, а я не собираюсь дома прохлаждаться.

— Война это зло, сколько горя она принесла людям… — по-взрослому рассудила Катька и задумалась.

— А знаешь, чего я больше боюсь?

— Нет.

— Потерять тебя.

— Куда я потеряюсь, коль мы теперь друзья и будем всегда вместе, — рассмеялась Катька.

И всё же на фронт Борька сбежал. Сбежал вопреки категоричности матери, та уговаривала не делать глупости, плакала, но куда там — настоял на своём. Он видел себя героем, с медалями и орденами на груди, представил своё возвращение домой, как разобьют фашистов, и Катино восхищение, как она ему обрадуется и обнимет.

Добирался, чем придётся — где ехал в вагонах эшелона, где мерил дорогу ногами, довелось санитарным поездом, направлявшимся в сторону фронта, двигавшимся забрать очередную партию раненых, а последние вёрсты до передовой на полуторке.

Была осень. Когда в конце пути трясся в дороге на автомашине ГАЗ-АА, она завязла в грязи. В кузове было двое солдат, возвращавшихся из госпиталя в свою часть. Слезли с машины и толкали, но она ни с места, и тогда, подложив несколько крупных палок, и с раскачки всё же удалось выехать из слякоти и продолжать движение. Один из солдат спросил:

— Куда парень следуешь?

— На фронт, — с гордостью в голосе ответил Борька.

— В какую часть?

— В какую возьмут.

— Не понял. Ты чего без направления военкомата?

— А я там уже был, отправили со словами: рано пришёл.

— Та-ак, знать, годов не хватает, вот и выпроводили. И решил самовольно. Вряд ли, выйдет парень, по-твоему. Нет, я, конечно, в восторге от тебя, но скажу: не прокатит. Кто ж на себя ответственность возьмёт такую?

— Знаю, но командиры всякие бывают.

— Согласен, всякие бывают, но грех на душу никто не возьмёт. А вдруг тебя убьют, тогда командиру от такой беды трибунала не избежать.

Борька задумался — служивый вложил в него сомнения: «А вдруг и вправду откажут. Ёлки-палки, сколько времени потратил и напрасно, что ли? Подумаешь, года не хватает, я что маленький? Я же объясню: есть желание бить врагов и уважат…»

Второй солдат молчал, а только пристально всё разглядывал Борьку, а потом сказал:

— Смотрю на тебя и думаю: отчаянный ты парень и до такой степени, аж под танки готов броситься. А знаешь ли, что такое фронт, что такое передовая? Это не игра кто кого перетянет, а кровавая мясорубка, бойня и там порой думаешь: а выживешь ли в этом бою?

— У меня отец на фронте, а дома отсиживаться я не собираюсь…

— Прости, парень, но это не аргумент. Не лезь раньше времени в пекло, обжечься можешь, а ты, замечу, только жить начинаешь.

До передовой Борька добрался, но, побывав в трёх воинских штабах, получил от ворот поворот. Политрук одной части сказал:

— Понимаем, хочешь помочь Красной армии, но уволь. Возвращайся, сынок, домой, не пришло твоё бремя воевать. А порыв твой приветствую, геройский, но поверь, не можем, никак не можем.

Пришлось отправиться в обратную дорогу. Добирался до дому на перекладных — где поездом, где машиной, на лошадях, запряжённых в телеги, и пешком.

На обратном пути всё сокрушался: «Столько потерял напрасно времени! А Катя наверняка скажет: какой же я упёртый, не послушал её, мать в слезах оставил. Неловко получилось, ладно, стерпим…»

Но возвратившись, Борька мать дома не застал, выяснил — положили в больницу, навестил, и она очень ему обрадовалась и расплакалась, сквозь слёзы сказала: «Отца нашего убили…» Борька горько вздохнул, прижался к матери, долго молчали, потом разговаривали, думали, как быть дальше.

После больницы помчался к Катьке, но встреча не произошла. К его великому огорчению, за время его отсутствия она выехала с родителями в какой-то город. Спросил соседей, но они ясности не внесли, уехали и всё, а куда, им было неизвестно. Единственное сказали: Катин отец получил назначение, они быстро продали дом вместе с мебелью, видели, как они грузили в машину четыре чемодана и две картонных коробки с книгами.

На душе стало пусто, ощущение, будто у него украли что-то очень дорогое, ценное, то, без чего теряет всякий смысл жить. Это было проявлением отчаяния и обиды. Но нашёл в себе силы и поборол обрушившуюся на него печаль.

Так произошло — пути