Виктор Дудко - Тревожное лето Страница 4

— ...Ты сюда слушай, — сказал Карпухин, начальник разведотдела Народно-революционной армии. На нем неловко, как в спешке надетая, форма. Сразу видно сугубо штатского человека, хотя держаться он старался по-военному. — Тебе и вживаться-то особенно не надо будет, все-таки привычная среда.

— Да-да, — согласился быстро Серегин. — Я слушаю вас внимательно. Извините, что отвлекся. Вы знаете, перед воробьями у меня давнишняя вина. — Он сконфуженно улыбнулся. — Когда-то в детстве я мечтал о пружинном ружье, и на день рождения мы с папой выбрали его на Светланской, у Кунста и Альберса, в отделе игрушек. Как я был счастлив!.. Вместе с ружьем взяли и колчан со стрелами. Знаете, с такими резиновыми пятачками на конце? Однажды мальчишки подбили воробышка. И Игорь Дзасохов, он старше всех нас был года на три, сказал: убей. Все равно помрет. И я выстрелил в воробья. А он только сжимался и жмурил глазки... Я ушел тогда... До сих пор помню. — Серегин вздохнул: — Вот так, Иван Савельевич.

Карпухин с насмешливой укоризной покачал головой:

— Ай-я-яй! А я их, серых, из рогатки бил. Теперь не могу спокойно смотреть на пацанов с рогатками, а тогда не доходило до меня, что ли? Мальчишки — жестокий народ. — Он подошел к окошку. Постоял. — Однако поехали дальше. Так вот. В Приморье установился режим буржуазной диктатуры. Разогнано Народное собрание, разгромлены организации рабочего класса, запрещена коммунистическая печать, начались повальные аресты. Большевики вынуждены уйти в подполье. Меркуловцы объявили белый террор. Многие товарищи арестованы. Положение очень сложное. Приморье превратилось в плацдарм для продолжения интервенции и гражданской войны на Дальнем Востоке, а это, как ты понимаешь, представляет серьезную опасность не только для ДВР, но и в целом для Советской России. Меркуловская контрразведка действует в самом тесном контакте с японским осведомительным бюро и международной полицией. И в этой обстановке тебе, Олег Владиславович, предстоит работать: нам нужна информация. Это самое главное. Нужны от тебя пока только факты и ничего больше. И не спеши. — Карпухин подошел к карте, прикнопленной в простенке между буфетом и сейфом, ткнул в нее мундштуком. — Все хотят подмять под себя Дальний Восток, и в особенности Приморье. Глянь сюда. Перекрой горло у Хабаровска или на КВЖД — и легкие лопнут без воздуха. Чего и хотел Унгерн. Не получилось. Но... сил у наших врагов еще много. Потому нам ко всему надо быть готовыми.

Для тебя что важно? Сослуживцы, небось, повстречаются. Тут дело такое... как говорится, знать бы, где упадешь, так соломки бы подстелил. Потому придется работать под своим именем. Надо прямо сказать, товарищ Серегин, идешь ты в самое пекло. Владивосток набит всякой нечистью под завязку. Страсти кипят необыкновенные, все там скручено, сверчено, спрессовано, воспалено и кровоточит. Демократическое правительство во главе с Антоновым свергнуто семеновцами и каппелевцами. Конечно, японцы помогли. Теперь у власти Спиридон и Николай Меркуловы. Сколько тебе придется работать — не скажу. — Он пристально, широко расставленными глазами, всмотрелся в Серегина. Помолчал. — Не знаю. И никто тебе не скажет, даже новый главком Блюхер. Вот-вот состоятся переговоры в Дайрене, если ничего не помешает. Не думаю, что японцы скоро согласятся уйти из Приморья. Им это не выгодно. На сегодняшний день мы более или менее знаем, что там у них делается. Но сейчас не это главное, а то, что они задумывают...

Стремительно вошел ординарец командующего военным округом Мельникова, позвал Карпухина.

— Ты подожди, я быстро, — пообещал он Серегину. — Почитай вот тут, — выдернул из вороха бумаг на столе газету, — о Меркуловых пишут.

Серегин развернул газету. Она была уже потерта на сгибах, и типографский текст не проглядывался. На третьей странице в красный карандаш была взята статья, набранная жирным шрифтом. «Это правительство лабазников, которое должно было стать трапом для атамана Семенова, держится уже второй месяц. Садясь на детский стульчик владивостокской государственности, Меркулов знал, чего он хочет. Под терпеливым национальным флагом, давно вывалянным в японской грязи канав белой эмиграции, сметливые мужики порешили поймать момент за хвост и поцарствовать...»

«Ну, дело тут не только в личности Меркулова, — подумал Серегин. — А вообще-то лихо...» — Он продолжал читать: «Перед самой ликвидацией власти Калмыкова атаманская контрразведка арестовала в Хабаровске С. Д. Меркулова за то, что Меркулов якобы способствовал побегу из калмыковского застенка одного комиссара».

«Это Меркулов-то способствовал? — хмыкнул Серегин. — Ну-ка, что там еще: «Месяца два Спиридон просидел в тюрьме. Тринадцатого февраля, когда японцы предложили калмыковцам в полсуток убраться в тайгу, в числе полутора сотен из тюрьмы был выпущен и Спиридон. Это произошло благодаря японцам, которые у ворот тюрьмы выставили свои караулы. Его брат Н. Д. Меркулов — типичный капитан-горлопан. Беспринципный, умеющий брать мертвой хваткой за горло ради своих интересов. Он быстро привык к шикарному «кадиллаку» и фетровой шляпе из Шанхая, к восторгу националистических психопаток. Он то налетает на вагон с семеновской челядью, отправляющийся в Харбин, то отшвартовывается у «Киодо-мару», то дефилирует по Светланской в длинном плавном полированном автомобиле с адъютантом и почтительным чиновником для особых поручений, то маячит под носом у красных на Уссури в броневике...»

Вернулся Карпухин, с ходу продолжил:

— Признаюсь, есть у нас на тебя и дальнейшие виды. Японцы все-таки уйдут, хотя им этого ох как не хочется. Белых мы сокрушим. Но, сам понимаешь, осядут они в Китае. Это рядом. Не скоро они примирятся с поражением, ой как не скоро... Да и японцы не дадут забыться. Классовые враги — самые злобные. И нам надо будет знать, что они замышляют против нас. Понимаешь? Очень надо. — Карпухин чуть помолчал, подошел к Серегину и, пристально вглядываясь в него, тихо продолжал: — Приказать не могу, сам должен решить. Ответа сейчас не жду. Еще неизвестно, как ты там внедришься, какое займешь положение. А будешь ты как на острие кожа... Если сочтешь невозможным оказаться среди удирающих за кордон белогвардейцев, тебя никто не осудит. Вот так, дорогой товарищ.

Серегин с готовностью согласился ехать во Владивосток, город детства и юности. Ах, как ему хотелось побывать на Орлиной сопке, откуда был виден весь город, подсиненный морем!

Владивосток. Ярко освещенные, вечно шумные улицы, переполненные кафе и рестораны, которых было так много и которых все же не хватало ночью... Здесь кутили купцы, грузчики, пропивали дневную выручку рыбаки, безобразничали блатные и налетчики. Функционировали клубы всевозможных обществ, дома свиданий, опиекурильни, игровые дома. Круглосуточно пульсировал Семеновский базар: здесь жались друг к другу мастерские, лавки денежных менял, ночлежки. Здесь дрались, воровали и опивались заморскими винами; контрабандисты предлагали экзотические ковры, чернокожих женщин и девочек-мулаток. Здесь играли в рулетку и банковку, кололись морфием и лечились уколами серебряных иголок.