Луи Буссенар - Ледяной ад Страница 4

— Но подумай: я не мог найти ни единого су на это так восхитившее тебя открытие.

— О глупость!.. Непроходимая глупость нашей денежной буржуазии!

— В Америке, где обращаются с деньгами не так идиотски, как у нас, я имел бы уже тысячу долларов! Напрасно я обращался к людям интеллигентным, — они не хотели даже выслушать меня. Если 6 ты видел, что с ними происходило при словах «пятьдесят тысяч франков».

— Да, наша французская бережливость держится еще за старый шерстяной чулок!

— В отчаянии я отправился к богатому промышленнику Грандье, живущему на вилле Кармен, которого считал сторонником прогресса, способным отозваться на все оригинальное и великое. Он рассеянно выслушал меня, а когда я попросил пятьдесят тысяч франков, то он попросту указал мне на дверь, назвав меня сумасшедшим. Хотя в его оправдание надо заметить, что я изложил ему дело в несколько резкой форме и только впоследствии вспомнил, что он имел все права на мое уважение.

— Как это?! Какие права?

— Это маленькая тайна, которую ты узнаешь потом!

— Ну, если Грандье имел глупость тебе отказать, я ручаюсь, что ты получишь нужную сумму и в скором времени!

Тяжелые шаги, сопровождаемые бряцаньем шпор, прервали беседу.

— Здесь! — произнес грубый голос у самой двери маленькой лаборатории, устроенной Фортеном в углу сарая.

— Он страшно силен, и вы должны находиться на расстоянии голоса, не дальше!

Раздалось два удара в дверь.

— Войдите! — отвечал молодой ученый удивленным тоном.

Дверь растворилась, и показался жандармский унтер-офицер. Он, не кланяясь, приблизился к Фортену и строгим голосом спросил:

— Вы — Леон Фортен?

— Да!

— Именем закона вы арестованы!

— Я? Но это бессмыслица!.. В чем же меня обвиняют?

— В том, что вы убили бедного невинного человека по имени Мартин Лефевр, проживавшего по улице Св. Николая!

При этом чудовищном обвинении из груди Леона Фортена вырвался крик ужаса и негодования.

— Я!.. убийца!.. но вы сами…

— Молчите и повинуйтесь добровольно; в противном случае…

— Но то, что вы сказали, ужасно! Против этого позора говорит вся моя честная жизнь!

— Это меня не касается! — грубо прервал жандарм. — Я имею приказ арестовать вас и выполняю его!

Поль Редон сделал было попытку вмешаться в разговор, но жандарм скользнул взглядом по этому закутанному в мех человеку, которого он видел утром вблизи места преступления, и пробормотал:

— С вами я никаких дел не имею! Ну, прощайтесь скорее, — прибавил он нетерпеливо, — а вы, Фортен Леон, следуйте за мною!

Бледный, растерянный Фортен окинул последним взглядом свою маленькую лабораторию, где провел столько отрадных минут, и сердце его сжалось от бели. Ему хотелось в эту минуту обнять отца и мать, приласкаться с бесконечной нежностью к своим добрым старичкам, как делал это в детстве, и уверить их в своей невиновности. Но они были в поле, занятые обычным трудом, и, может быть, так даже было лучше.

— Я их увижу… я сказку им… поддержу их, как сделал бы твой брат, мой дорогой Леон! — вскричал Редон, нервно пожимая руки своего друга. — А ты будь терпелив!.. Дело разъяснится… Я похлопочу об этом и сумею доказать правду, на зло чиновникам и жандармам. Теперь же я следую за тобою!

ГЛАВА III

Жандарм открыл дверь и повелительным жестом пригласил молодых людей выйти. На улице другой жандарм с трудом сдерживал шумную толпу. При виде Поля и Леона раздался дикий рев.

— Убийцы!.. Вот они, негодяи!.. Бандиты! Смерть им!.. Смерть убийцам!

Особенною яростью отличались женщины, готовые бить и всячески мучить мнимых преступников.

Наконец, они прибыли в мэрию, где уже находился следователь и помощник прокурора Республики, приехавшие из Версаля, и мировой судья из Сен-Жермена. Редон нежно обнял своего друга и прошептал несколько слов утешения.

— Ну, довольно! — положил конец их беседе жандарм.

Редон дружески протянул ему руку. Он был знаком со всеми и находился в наилучших отношениях с магистратом. Пользуясь благоприятным случаем, он живо отвел в сторону своего знакомого и шепнул ему на ухо:

— Поверьте, вы страшно заблуждаетесь; даю вам честное слово, что Фортен невиновен!

— Я очень бы желал этому верить, но мы арестовали его, имея важную улику!

— Какую же?

— Этого я не могу сообщить!

— Хорошо, но дадите вы мне возможность исследовать дело?

— Охотно!

— Тогда прикажите предоставить мне свободный доступ в дом, где совершено преступление.

— Это можно!

— Благодарю! Я не останусь в долгу!

— Советую вам не горячиться, чтобы не попасть в оплошность и не повредить делу.

— Еще раз благодарю вас!

— Через два часа, после завтрака, мы будем допрашивать обвиняемого. Вы придете?

— Да, до свидания!

Теперь в зале остались только трое судей, писарь, жандармский унтер-офицер и Леон Фортен.

Следователь приказал жандарму удалиться в коридор и не впускать никого, потом учтиво предложил подсудимому сесть и приступил к одному из тех ужасных допросов, какие приводят в замешательство даже невинных числом, неожиданностью и странною постановкой вопросов. Сначала следуют имена, прозвания и занятия.

Фортен, Леон-Жан, 26 лет, доктор наук, препаратор парижского факультета, получает содержания 150 франков в месяц, живет у родителей в Мезон-Лафите, ездит по делам три, четыре, иногда пять раз в Париж, имеет абонементный билет 3-го класса Западной железной дороги.

Пока писарь заносил эти сведения на бумагу, следователь впился глазами в Фортена и спросил его:

— Знаете вы господина Грандье?

При этом вопросе, по-видимому, ничего общего не имевшем с преступлением на улице Св. Николая, Фортен явно покраснел и в замешательстве отвечал:

— Да, я знаю господина Грандье… но очень мало… я с ним говорил лишь однажды… при затруднительных… или, скорее, смешных для себя обстоятельствах!

— Сообщите, пожалуйста, эти обстоятельства.

— Охотно, так как это единственное свидание не оставило во мне ни стыда, ни упрека! Я — изобретатель и очень бедный. Нуждаясь в большой сумме с целью внедрить открытие, долженствующее произвести экономический переворот во всем мире, я ходил на прошлой неделе просить эту, сумму у господина Грандье.

— А как она высока? — спросил небрежно следователь.

— Пятьдесят тысяч франков!