Евгений Федоровский - В черном огне Страница 4

— Не, хлеб дороже, — не согласился кто-то.

— Уголь. На угле работают домны, варят чугун. Уголь крутит турбины электростанций, а они дают ток мартенам. Мартены плавят сталь. А сталь — это уже винтовка. А бойцу что дороже, когда он в бой идёт?

— Винтовка!

Было в этой Вере Соломиной что-то располагающее, материнское и домашнее, давно забытое детдомовцами, и ребята успокоились, доверчиво потянулись к ней. Кто-то пододвинул Вере стул, случайно уцелевший от побоища.

Говорили в тот морозный вечер долго. Говорили обо всём, о войне, о плохой кормежке, о боях у Сталинграда… А всё свелось к тому, что в эту тяжелую пору малышам надо помнить: отметка “отлично” на уроке — это пуля по врагу. А ребятам постарше пора идти работать, но и учёбу не бросать. Работать, потому что шахты обезлюдели, многих горняков забрала война, остались калеки, старики да женщины.

На другой день в детдом пришел новый директор, Анатолий Семенович Логунов, фронтовик, без руки, с орденом Красной Звезды на линялой гимнастерке.

А вскоре четырнадцатилетний Башилов и ещё несколько ребят подались работать на шахту. Уже здесь они узнали о том, что после детдомовского бунта Вера Соломина ушла на фронт и стала санитаркой. Двести семьдесят бойцов и командиров вынесла она с поля боя. Её наградили орденами Ленина и Красного Знамени. Погибла она у деревни Бутово Харьковской области, где и похоронили её. Именем Веры Соломиной назвали одну из улиц в Новокузнецке.

Оставшаяся с детдомовской поры привычка защищать слабых всё время толкала Башилова в воспитатели. Он любил, как сам выражался, “мастерить работяг”. Так и с Генкой сдружился, стал как старший брат. В глаза он не хвалил, но в душе ликовал, наблюдая, как постепенно превращался “зеленый” друг в осторожного и чуткого, как охотник, взрывника. Они вместе дробили уголь, помогая добытчикам “гнать план”, вместе поднимались на-гора, вместе спускались в шахту, шли по штреку, скупо освещенному лампами дневного света, под шум подземных ручьев и грохот вагонеток. Они счастливы были тем, что кормило их любимое дело.

В тот злополучный день они и не подозревали об опасности.

Мощность пласта в лаве была до четырех метров. В среднем в сутки шахта выдавала по тысяче семьсот тонн.

Начальник участка выписал наряд и материалы-32 килограмма аммонита и 27 детонаторов. Башилов и Генка сделали всё как надо — отбурили шпуры, заложили взрывчатку, вывели рабочих в конвейерный штрек, установили сигналы: “Хода нет — взрывные работы!” Потом замерили дозаторами загазованность воздуха. Все компоненты были в норме. Газовый анализ показал, что присутствия метана не наблюдалось. Ничто не угрожало взрывникам и людям, находившимся в шахте.

— Внимание! — крикнул Башилов.

— Есть! — отозвался Генка, вжимаясь спиной в стенку.

— Взрыв!..

Возможно, в этот момент в шахту плеснулся из трещин метан.

Башилова бросило вперед, словно кто-то со страшной силой ударил сзади. Лицом он упал на рваный край неотработанного пласта, глаза ослепила вспышка. Он не слышал, как где-то за спиной рос гул, подобный гулу наступающей грозы, не видел разгара пламени. Он вообще ничего не успел понять и почувствовать…

В сознание он приходил медленно, будто оттаивал. Сначала он ощутил тупую боль в затылке, потом заныла спина. Он открыл глаза.

Разглядывая покосившуюся крепь, обрушенную сверху породу, он вспомнил, что произошло перед тем, как потерял сознание. Он крикнул: “Взрыв!” Взрывной волной его контузило. Теперь он был здесь, а Генка должен быть там… Взгляд уперся в завал.

— Генка! — крикнул он, но никто не отозвался.

Он поискал глазами лопату. Иной раз о них все ноги посбиваешь, а сейчас даже самой завалящей не было. Тогда Башилов начал рыть уголь руками.

Скоро он убедился, что так много не наработаешь. “Попробую каской”, — решил он. Из металлической скобы вытащил лампочку, снял со спецовки аккумулятор, приладил рефлектор к крепи. Посидел минуту и, вздохнув как перед дальней дорогой, начал выгребать уголь каской.

3

Спустившись в шахту, Юрий Даньков увидел, что горел метан. Горел газ-невидимка, без вкуса, цвета и запаха, лютый враг шахтеров. Он всегда сопутствует каменноугольным пластам, сочится из трещин и породы. В этот раз метан хлынул в шахту внезапно, подобно высокогорному озеру, прорвавшему плотину. Газ быстро смешался с кислородом, этого не успели заметить дозиметристы, и при взрыве аммонита метан вспыхнул.

Бойцы, тесно прижавшись друг к другу, побежали по штреку навстречу пожару.

Жарко и дружно пылала деревянная крепь. Респираторы нагрелись, и горячий воздух стал обжигать горло. Всё жарче и жарче становилось в шахте. Уголь дымил, готовый вот-вот загореться. А это означало бы катастрофу…

— Шланги и огнетушители вперед! — крикнул Юрий.

Бойцы наставили брандспойты на огонь, ударили разом. Из огня яростно рванулся пар и заполнил всю шахту. Кто-то из бойцов кинулся вперед, на ходу расшвыривая пену из огнетушителя, но через минуту выскочил оттуда как ошпаренный.

— Будем ставить перемычку! Готовь материал!

В этот момент из огня выскочил человек. Роба его дымилась, кто-то из бойцов поспешил окатить его водой.

— Нельзя, командир, перемычку! — закричал шахтер. — Там…

Юрий опешил. Он думал, что люди выведены из зоны пожара. Так второпях ему сказали ещё наверху, когда он заполнял оперативный журнал.

— А вы кто? — спросил Юрий.

— Башилов я. Друг ему. Понимаете?

Даньков отвернулся. Бойцы уже подтаскивали деревянные брусья, мешки с цементом, вынимали топоры. Только с помощью перемычек можно было прервать доступ свежего воздуха к огню, локализовать и задушить пожар. Теперь же такая возможность отпадала.

— Отставить перемычку! Там человек. Будем тушить водой.

Но вода, казалось, не долетала до огня, а превращалась ещё в полете в пар.

— Разрешите, я проскочу через огонь, — попросил Башилов.

— Не разрешаю!

Башилов исчез в густом, молочно-рыжем дыму. Из глубины шахты, как из форсунки паяльной лампы, било пламя. Сгорая, метан с жадностью пожирал кислород и выделял ядовитую окись углерода — наиболее опасную из всех газов, встречающихся в шахтах. Окись легко поглощалась гемоглобином крови. Если в атмосфере окиси не больше одной десятой процента, то после часового воздействия наступает тошнота, головная боль. Если окиси уже пять десятых процента — через 20–30 минут наступает смертельное отравление. При содержании в воздухе одного процента окиси человек теряет сознание после нескольких вдохов, а через одну-две минуты наступает смерть.