Андре Лори - Атлантида Страница 4

Ее взгляд был устремлен на меня, и с прелестных уст слетела какая-то короткая фраза. Старик ответил, но их разговор остался для меня тайной, несмотря на все мои усилия понять их. Если мои школьные воспоминания не обманывают меня, то мне кажется, что их язык походил на греческий.

Между тем старик положил мне руку на голову, пощупал мне пульс, а красавица, склонив слегка свою чудную головку, смотрела на меня любопытным, немного насмешливым взглядом. Меня охватило какое-то чувство стыда и неловкости, когда я припомнил свою современную форму, взглянул на свои кожаные сапоги и представил себя лежащим на этом царском ложе, среди сказочной, античной роскоши.

Между тем мои хозяева продолжали беседовать между собой и по направлению их взглядов можно было заключить, что разговор касался меня. Моя нимфа, видимо, о чем-то просила старика, сперва шутя и смеясь, а затем начиная заметно волноваться. Ее прозрачные глаза метали молнии, но они мало действовали на старика, который продолжал отрицательно качать головой. Наконец, оттолкнув от себя молодую девушку, которая старалась удержать его, он подошел к сундуку из слоновой кости, вынул из него золотую чашу и начал приготовлять какое-то питье.

Красавица продолжала стоять около меня. Ее веки были опущены и все лицо пылало гневом, что, однако, ее ничуть не портило. Вдруг, взглянув мельком на старика, она улыбнулась, еще ближе подошла ко мне и быстро надела на мой палец кольцо. Затем, приложив к своим смеющимся губкам палец, по-видимому, как знак молчания, она как серна бросилась к пяльцам, схватила своими белоснежными ручками лиру и запела дивную песню.

О, этот хрустальный голос! Эта волшебная музыка!

Ты говорил сейчас, Этьен, о пении сирен; но, наверно, ни одна из них не пела так, как моя нимфа. Мне казалось, что я переселяюсь в какой-то неведомый мир, полный сладких волшебных грез. Мне хотелось умереть, и слезы, слезы восторга застилали мне глаза.

Она продолжала смотреть, и ее взгляд, казалось, проникал в меня вместе с ее волшебным пением. Я чувствовал, что не в состоянии более оставаться неподвижным, и медленно приподнялся на своем ложе. В это время надо мной наклонился старик, который неслышно приблизился ко мне, и его тяжелая рука, опустившаяся на мое плечо, заставила меня очнуться. Он подавал мне золотую чашу с душистым напитком; я решительно отклонился от нее, как вдруг моя красавица по знаку, поданному стариком, поднялась со своего места и, взяв в свои руки чашу, поднесла ее к моим губам с очаровательной улыбкой. Я мгновенно выпил все, что в ней находилось, и в ту же минуту как парализованный, упал на свои подушки. Моя сирена снова принялась петь и мало-помалу уходила от меня в какую-то туманную даль вместе с гротом и со всем меня окружавшим. Мне казалось, что я вижу над собой знакомые, близкие лица матери, сестры, твое… Странное головокружение овладело мной… Я закрыл глаза… Чудный голос прозвучал где-то вдали и смолк. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, утреннее солнце заливало своим светом поверхность океана, по которой я носился, крепко привязанный к пустой бочке.

Двое суток провел я в таком положении, изнемогая днем от жажды, а по ночам от холода, пока меня случайно не заметило почтовое французское судно «Ла-Плата», спасшее и доставившее меня сюда.

Думаю, что я давно оправился бы совершенно, если бы меня не сжигало днем и ночью безумное желание снова увидеть мою Ундину.

Доктор Патрис слушал рассказ своего друга сперва с удивлением, которое вскоре сменилось беспокойством. Его ничуть не удивляла подобного рода галлюцинация, явившаяся под влиянием изнеможения, жажды и страха, но зато его поражала и беспокоила уверенность Рене в том, что все виденное им — действительность. Он употребил все свои старания для того, чтобы успокоить взволнованное воображение больного, но это было напрасно. Каудаль упорно стоял на своем и заявлял о своем твердом намерении во что бы то ни стало отыскать свою красавицу. В конце концов терпение Патриса истощилось.

— Ну, если ты окончательно потерял рассудок, — воскликнул он с гневом, — то советую тебе по крайней мере никому не рассказывать о твоих бреднях, если не хочешь быть упрятанным в больницу для душевнобольных.

— Я никому и не намереваюсь доверять эту тайну! — с раздражением отвечал Рене, выведенный в свою очередь из терпения. — Но если ты строишь из себя такого скептика и esprit fort, то не потрудишься ли ты объяснить, откуда взялось у меня это кольцо?

ГЛАВА III. Кольцо

С этими словами Рене Каудаль протянул доктору свою левую руку, на которой блестела громадная жемчужина в роскошной оправе. Это вещественное доказательство волшебной сказки, рассказанной Каудалем, произвело на Патриса сильное впечатление. Глаза его не могли оторваться от перстня, удивительная красота которого представлялась действительно чем-то таинственным. Откуда он взялся?

Доктор Патрис был любителем и знатоком древности, а врожденное чувство изящного всегда подсказывало ему верную оценку произведений искусства. На этот раз он был поставлен в тупик. К какой эпохе отнести эту замечательную драгоценность? Без сомнения, это было произведение греческого искусства, но в какую пору его? Принадлежало ли оно периоду пробуждения греческого народного духа, или золотому веку его, или же эпохе упадка? Было ясно, что оно не принадлежало ни к ионическому, ни к дорическому, ни к коринфскому стилю, а представляло нечто вполне самобытное.

По обеим сторонам жемчужины были сделаны две головки удивительно тонкой работы, представлявшие каких-то загадочных существ. Оправа кольца также служила поводом к глубочайшему недоумению доктора Патриса. Невозможно было определить, был ли это металл, дерево или камень. Более всего оно напоминало металл, но совершенно неизвестный в настоящее время. Это был, вероятно, какой-то сплав, не похожий ни на один из современных металлов. Таким образом, все в этом кольце представляло непроницаемую тайну и невольно переносило воспоминанием в давно забытые времена.

— Можно в самом деле подумать, что эта драгоценность упала с другой планеты! — воскликнул наконец доктор.

— Вот видишь! — с живостью возразил Рене, — значит, это не было галлюцинацией! Если бы я даже был готов считать все происшедшее за бред, хотя я и твердо уверен в противном, то подобное доказательство, как это кольцо, рассеивает всякие сомнения.

— Я ровно ничего не понимаю! — в сильном раздумье проговорил Патрис.

— Если бы только здесь была бы какая-нибудь надпись… — добавил Рене, разглядывая перстень со всех сторон.

— Надпись! Это совершенно не соответствует той эпохе, к которой принадлежит эта драгоценность, так как тогда наверно не знали письменности. По всей вероятности, расположение этих двух головок представляет целую фразу, понятную только той, кому принадлежало это кольцо.